Реферат: Журналистика XIX века: центры духовно-политических исканий

История русской журналистики является частью истории общества, развития культуры. В ней, как в зеркале, отразились все существенные сдвиги, которые происходили в разных областях общественной и политической жизни страны. Особенно близка была к жизни, к насущным потребностям русского народа демократическая печать, которая никогда, несмотря на жестокие репрессии царизма. Прогрессивная печать 70-80-х годов прошлого столетия не была здесь исключением.

Вторая половина XIX века и России характеризуется бурным развитием капитализма. Крестьянская реформа 1861 года, несмотря на свой полукрепостнический характер, создала известный простор для развития производительных сил общества. С отменой крепостного права в стране успешно начала развиваться промышленность, развернулось железнодорожное строительство, увеличился товарооборот, наметилась концентрация капитала, стали расти города. Под напором товарно-денежных отношений натуральное крестьянское хозяйство превращалось в мелкотоварное. «Старые устои крестьянского хозяйства и крестьянской жизни, устои, действительно державшиеся в течение веков, пошли на слом с необыкновенной быстротой». Крестьянство переставало быть единым «классом-сословием» крепостного общества. Оно расслаивалось, выделяя из себя, с одной стороны, сельских пролетариев, с другой - сельскую буржуазию. Все хозяйство становилось капиталистическим. Россия вступала в буржуазный период. Однако новые производственные отношения, прогрессивные по сравнению с феодальными, не улучшили положения рабочих и крестьян. Маскируя сущность капиталистической эксплуатации отношениями свободного найма, видимостью полной оплаты труда, капиталисты беспощадно эксплуатировали рабочих. Монопольная собственность на орудия и средства производства ставила наемного рабочего в полную зависимость от предпринимателей. Для людей труда новые порядки оказались нисколько не лучше старых. Противоречия капиталистического способа производства давали себя знать в России уже в конце 60-х начале 70-х годов весьма ощутимо. Количество промышленных рабочих неуклонно растет. Серьезный размах принимает стачечное движение. В связи с этим перед русской печатью встает масса новых вопросов.

Но непосредственные производители в России в 70- 80-е годы страдали не только и не столько от капитализма, сколько от недостаточного развития капитализма, от серьезных и многочисленных пережитков крепостничества. В этом заключалась другая, не менее важная, особенность русского пореформенного развития.

В 1861-1863 годах царскому правительству удалось подавить разрозненные выступления крестьян, задушить национально-освободительное движение в Польше. Часть революционно настроенной интеллигенции, не дождавшись народной революции, перешла к тактике индивидуального террора. Участник одного из революционных кружков Каракозов в 1866 году совершает покушение на царя. Это дало повод царскому правительству к еще большему усилению реакции. Прокатилась новая волна арестов. Лучшие журналы того времени «Современник» и «Русское слово», сыгравшие важную роль в истории русского освободительного движения, были закрыты.

Но революционная демократия не сложила оружия, не отказалась от борьбы. Причины народного гнева, питавшего демократическое движение XIX века, не были устранены реформами 60-х годов. Революционное движение не потухло. Вся эпоха 1861-1905 годов насыщена борьбой и протестом широких народных масс против пережитков крепостного права и капиталистической эксплуатации.

Важную роль в освободительном движении 70-х годов играет народничество, которое как господствующее течение в русской общественной мысли оформилось значительно позднее зарождения народнических идей. Основоположниками народнической идеологии являются Герцен и Чернышевский. Но только на рубеже 70-х годов, после отмены крепостного права, в новых исторических условиях, когда перед русским общественным сознанием встали новые вопросы по сравнению с эпохой 40-х 60-Х годов, оформляется народничество и становится господствующим течением, «господствующим направлением» в русской общественной мысли.

Влияние народнической идеологии на все стороны общественной жизни, в том числе и на печать, было весьма значительным. Но, став в 70-е годы господствующими, народнические взгляды отнюдь не были единственными в демократической литературе и журналистике разночинского этапа освободительного движения. Не разделяли теоретических взглядов народников Некрасов, Салтыков-Щедрин, Благосветлов и др. Именно они оставались наиболее верными хранителями революционно-демократического наследства 60-х годов.

Период революционного затишья в России после 60-х годов постепенно сменяется новым нарастанием революционного движения, и к середине 70-х оно становится весьма ощутимым. К концу 70-х годов складывается вторая революционная ситуация. Война с Турцией, развязанная царским правительством в 1877-1878 годах, не предотвратила назревания революции. Но выступление народников 1 марта 1881 года, когда был совершен террористический акт над Александром II, сыграло роль такого преждевременного выступления. Вновь Россия была ввергнута в полосу мрачной политической реакции 80-х годов.

Но 80-е годы в России, несмотря на жестокую политическую реакцию, характеризуются рядом знаменательных общественных событий и явлений. Все шире и шире развертывается рабочее движение, за границей создается группа «Освобождение труда». Лучшие представители демократической интеллигенции преодолевают народнические иллюзии, часть из них становится на позиции марксизма (Плеханов). В середине 80-х годов возникают первые марксистские кружки в России. Одним из таких кружкор явилась группа Благосветлова, которая издавала в 1885 году газету «Рабочий». В 1888 году группа «Освобождение труда» с целью пропаганды идей марксизма в России предпринимает издание периодического сборника «Социал-демократ. В 80-е годы прогрессивная журналистика пополнилась новыми силами в лице таких выдающихся писателей и публицистов, как А. П. Чехов, В. Г. Короленко. В 90-е годы начинается журналистская деятельность А. М. Горького.

На протяжении 70-х 80-х годов русская печать оставалась в чрезвычайно тяжелом положении. Изменения, происшедшие в стране, по существу никак его не изменили. По-прежнему всякое проявление свободомыслия в печати беспощадно подавлялось самодержавием. Юридически положение прессы к началу 70-х годов определялось «Временными правилами о печати 18.66 года», которые заменили все предыдущие распоряжения и законы о печати. По этим правилам от предварительной цензуры освобождались столичные ежедневные газеты и журналы (сохранялась цензура наблюдающая), а также книги, объемом более 10 печатных листов. Под предварительной цензурой оставались иллюстрированные, сатирические издания и вся провинциальная печать.

В случае нарушения газетой или журналом каких-либо законов, в том числе и законов о печати, министр внутренних дел имел право делать издателям освобожденных от предварительной цензуры печатных органов предостережения и при третьем нарушении приостанавливать издание на срок до шести месяцев. Он имел право возбуждать судебное преследование периодических изданий. Только по суду должны были решаться дела о полном прекращении издания. Однако это не помешало правительству уже в 1866 году закрыть журналы «Современник» и «Русское слово», не соблюдая закона 1865 года.

Положение прессы, несмотря на восторги либералов по поводу реформы печати, не только не улучшилось, а наоборот, ухудшилось, особенно для демократических изданий. Во-первых, далеко не все журналы и газеты были освобождены от предварительной цензуры, как это было обещано во «Временных правилах о печати 1865 года». В Петербурге, например, в 1879 году из 149 изданий 79 оставались под предварительной цензурой. Во-вторых, в конце 60-х, в 70-е годы было издано множество общих законов и частных распоряжений по цензуре, запрещавших прессе освещать наиболее важные политические вопросы, ставивших прессу под власть царских администраторов всех рангов, от министра внутренних дел до губернатора. Даже либеральные издания вскоре стали выражать недовольство положением прессы в России. Логическим завершением этой политики явился закон о печати 1882 года, утвердивший полный административный произвол над прессой. Совещанию четырех министров было предоставлено право прекращать издание любого периодического органа, лишать прав издателей и редакторов продолжать деятельность в случае обнаружения вредного направления.

Правительство с большой настороженностью и внимательностью относилось ко всем критическим материалам в свой адрес и на страницах иностранной печати. Не раз русская легальная печать, например, в осторожных выражениях, а нелегальная в самых резких, указывала на факты жестокого обращения в Сибири с политическими заключенными. Правительство оставалось абсолютно глухим ко всем этим сообщениям. Но вот на страницах ньюйорского журнала «The Century illustrated Monthly Magazin» появилась серия статей американского журналиста Джорджа Кеннана «Сибирь и ссыльная система», написанная после посещения им Сибири в 1885-1886 годах, и правительство сразу забеспокоилось о своем престиже, проявило явную нервозность, стремясь опровергнуть неопровержимые факты. В 1894 году царское правительство запретило распространение очерков Кеннана, вышедших отдельной книгой. «Как ни странно, но это правда, на русские правящие круги большее впечатление производит европейская молва, чем вопли всей России от Белого до Черного моря», справедливо негодовал в связи с такими случаями Степняк-Кравчинский.

Преследуя я изгоняя критику из периодической печати, царское правительство, таким образом, объективно содействовало накоплению того взрывчатого революционного материала, на уничтожение которого субъективно тратило все свои усилия. Объективная деятельность правительства давала, однако, более ощутимые результаты, чем его субъективные усилия. Под напором быстрой концентрации противоречий Россия приближалась к своей первой революции к 1905 году. В том году, вспоминая 80-е годы, кадетский летописец печати В. Розенберг с горьким упреком по адресу правительства писал: «Многое из того, что заботит и занимает русское общество, что составляет для него истинную злобу дня, если и появляется в русской печати, то не иначе как потеряв интерес новизны и даже современности. О многих событиях русской жизни, не о таких, которые составляют дипломатическую или только канцелярскую тайну, а о таких, которые совершаются у всех на глазах, на улицах, в общественных собраниях и других доступных публике местах, русская печать обыкновенно дает отчет лишь по воспоминаниям современников». Да, если бы правительство в свое время послушалось либеральных советчиков, оно, вероятно, смогло бы на некоторое время «отсрочить» этот «неприятный» год. Но правительство, выражавшее интересы дворянского сословия, в силу своего классового характера не в состоянии было принять на вооружение «умные» советы русских либералов. Своими действиями оно все более подтверждало взгляд марксистской печати, что спасение не в орудии критики, а в критике оружием.

Реакционная политика Александра III и его сатрапа обер-прокурора святейшего синода Победоносцева привела после закрытия в 1884 году «Отечественных записок» и фактического прекращения издания журнала «Дело» как демократического к серьезному изменению характера всей легальной печати. В России продолжали выходить лишь либерально-буржуазные, либерально-народнические журналы и газеты да реакционная пресса Сувориных и Катковых. Журналистам-демократам, оставшимся на свободе и верным традициям 60-х 70-х годов, в 80-е годы пришлось сотрудничать в этих либеральных изданиях.

Характер освободительного движения и исключительно тяжелое положение легальной прессы в России заставили в 70-80-е годы революционеров наладить издание ряда нелегальных газет и журналов сначала за границей (по примеру «Колокола» Герцена и Огарева), а затем и в самой России. Эта печать, свободная от цензурного гнета, стоит особняком в истории русской журналистики, но без нее картина развития нашей печати в 70-80-е годы была бы неполной. Но существование этой печати лишний раз иллюстрирует невыносимое положение журналистики в России, отсутствие свободы слова, за которую так горячо ратовал А. И. Герцен в «Полярной звезде» и «Колоколе».

«Двести лет существует печать в России и до сегодняшнего дня она находится под позорным игом цензуры, - писали питерские большевики в листовке «О 200-летии русской печати» 3 января 1903 года. До сегодняшнего дня честное печатное слово преследуется, как самый опасный враг!».

Сказать правду, даже намекнуть на нее всегда считалось у нас государственным преступлением. На писателей, способных обмолвиться истиной, царское правительство всегда смотрело, как на своих личных врагов. Нет почти ни одного более или менее выдающегося писателя, который бы не подвергался царской немилости, а все лучшие из них побывали в ссылке, на каторге, в остроге. Другие спасались только тем, что бежали за границу. Вся история русской литературы - это история постоянной борьбы царского самодержавия с правдивым и свободным словом». Эти слова являются точной характеристикой положения печати в царской России и могут быть целиком отнесены к 70-80-м годам XIX века.

Русская революционная демократия создала в 6.0-е годы замечательные по своему политическому содержанию печатные органы: «Современник», «Русское слово», «Искра». Это были лучшие журналы XIX века. Они сыграли выдающуюся роль в развертывании освободительной борьбы против крепостничества. «Современник» и «Русское слово» были подлинными руководителями передового общественного мнения, воспитателями смелых борцов против самодержавия. Их пример и традиции во многом определили развитие демократической печати 70-х 80-х годов, в первую очередь характер и направление журнала «Отечественные записки» Некрасова и Салтыкова-Щедрина.

ВТОРЖЕНИЕ КАПИТАЛИЗМА В ПРЕССУ 80-х ГОДОВ

Это был один из парадоксов, истории развитие капитализма в России отрицалось на страницах печати (народнической), а печать сама по себе являла собой яркое подтверждение бурного развития капиталистических производственных отношений в экономике России. Если бы народники отвратили свой зачарованный взор от общины и присмотрелись к тем процессам, которые происходили в печати 80-х годов, они вряд ли смогли бы упорствовать в своих взглядах.

Что это были за процессы?

Торжество коммерции в литературно-издательском деле

Среди издателей журналов в начале XIX века значились такие литераторы, как Карамзин, Рылеев, Пушкин, Полевой, Сенковский, Надеждин, Булганин и др. При всей равнозначности этих имен они имели одну общность: это были имена известных в свое время (в некоторых случаях эта известность перешагнула через все времена) литераторов. Они основывали журналы и газеты на свои средства и не ставили перед собой задачу извлечения из этого дела прибыли. Их целью была пропаганда своих взглядов на литературу и искусство, на общественно-политические проблемы, насколько это дозволялось цензурой. Словом, это была трибуна самовыражения творческой личности в первую очередь. Естественно, коммерческая сторона принималась во внимание: чтобы предпринятое издание не принесло ущерба редактору-издателю или не разорило его совсем только в такой степени.

В середине века появляются признаки нового отношения к издательскому делу как к выгодному коммерческому предприятию. Пожалуй, нагляднее всего эта трансформация проявилась на судьбе одного из ведущих издателей XIX века А. А. Краевского. Еще в «Отечественных записках», которые он начал издавать с 1839 года, проявились предпринимательские «способности» Краевского. Подобрав круг талантливых сотрудников, он, используя их непрактичность в финансовых вопросах, сделал из журнала средство личного обогащения, весьма выгодное коммерческое предприятие. В 40-х годах он еще заявлял о себе как литератор: в 1848 году, например, опубликовал свою печально знаменитую статью «Россия и Западная Европа в настоящую минуту». Позднее, однако, он совершенно отошел от литературной деятельности, целиком посвятив себя издательскому бизнесу. В 1868 году Краевский стал лишь номинальным редактором «Отечественных записок» фактическим редактором был Н. А. Некрасов. А с 1877 года он и юридически низложил с себя редакторские полномочия, передав их Щедрину. Тот же путь проделал Краевский и в издававшейся им с 1863 года газете «Голос». Уже с 1871 года он стал лишь издателем газеты, а не издателем-редактором. Редактирование было возложено на либерального историка В. А. Бильбасова. К концу жизни Краевский стал миллионером-меценатом на поприще учебных заведений; журналистика уже совсем мало интересовала его своим содержанием, а только как способ извлечения денег.

Особенно широкий размах предпринимательская деятельность получила в газетном деле. До 60-х годов издание частных газет в России носило эпизодический характер в силу целого ряда причин: получение разрешения на издание частной газеты было сопряжено с большими трудностями, газеты не имели права освещать политические новости, им запрещалось публиковать объявления, без которых газетное предприятие не только не приносило прибыли, но нередко давало лишь убыток. Поэтому газеты, как правило, носили официальный характер, так как субсидировались министерствами и ведомствами и от их имени издавались. Такой же чиновничий характер носили и местные газеты губернские ведомости.

Общий политический подъем 60-х годов создал более благоприятные условия для издания частных газет. Смягчение условий для получения разрешения на издание газеты последовало за «Временными правилами о печати» 1865 года.

Сами «Временные правила» мало что изменили в формальной процедуре приобретения права на новое издание, но в целом они создали более благоприятную обстановку в разрешении этого вопроса. Вот как об этом пишет К. К. Арсеньев: «При действии закона 6 апреля 1865 года порядок разрешения новых периодических изданий остался прежний: оно продолжало зависеть всецело от усмотрения министра внутренних дел равно как освобождение или не освобождение вновь основываемого издания от предварительной цензуры. Дискреционной власти министра было предоставлено и утверждение редактора, переход издательских прав из одних рук в другие не требовал соглашения администрации». Тут же, однако, Арсеньев добавляет: «Основание новых газет и журналов не встречало особых препятствий; в течение пяти лет (1865-1869) их разрешено около ста, и многим из них было дано право выходить без предварительной цензуры».

В 1862 году издатели газет получили право на публикацию частных объявлений. А с созданием «Русского телеграфного агентства» в 1866 году свежая политическая информация стала предметом купли и продажи во всероссийском масштабе. Все это привело к резкому увеличению общего количества газет, в процентном отношении их рост обгонял рост журналов: общественно-политичёских газет возникало примерно в два раза больше, чем общественно-политических журналов. Н. М. Лисовский, например, сообщает, что в 1878 году возникло 5 новых журналов и 10 газет, в 1879 - 7 журналов и 11 газет, в 1880 - 5 журналов и 9 газет, » 1881 году 14 журналов и 28 газет. Затем включаются тормоза реакции, и количество новых изданий начинает уменьшаться, при некотором преобладании, однако, роста газет. В 1882 году появилось 8 новых журналов и 17 газет, в 1883 - 3 журнала и 10 газет, в 1885 - 7 журналов и 9 газет, в 1883 - 4 журнала и 5 газет, в 1890 - 5 журналов и 5 газет, в 1892 - 4 журнала и 6 газет, в 1895 году - 6 журналов и 9 газет.

Сами журналы в этот период писали с нескрываемой тревогой, что «время журналов проходит и наступает новый литературный период газет». Причем, как правило, газеты обладали более широкой читательской аудиторией. «И в Петербурге, и в Москве некоторые газеты насчитывают более 10000 подписчиков, между тем, как ни один журнал не имеет и половины такой подписки». Словом: «Газетная эпоха шла навстречу журнальной...».

Если бы появление каждого нового издания не вызвало гримасу раздражения у Победоносцева, если бы в период реакции не усилились преграды на пути организации нового журнала или газеты, рост периодической печати был бы более бурным и заметным. Хорошо поставленная газета стала прибыльным предприем

Кто же создал-то эту гнусную прессу, столь характерную для восьмидесятых и девяностых годов России, как не он Константин Петрович Победоносцев со своими высоко поставленными орудиями и со своими низкопоклонными помощниками и прислужниками? Кто загасил политическую мысль шестидесятых и семидесятых годов, убил грубою силою журнал и серьезную газету и бросил в публику как суррогат общественного мнения органы безразличной информации («большая пресса») и органы просто сплетни и кафешантанной грязи? Кто вырвал периодическую печать из рук Стасюлевичей, Салтыковых, Михайловских, Елисеевых, чтобы обратить ее в наложницу сутенеров, сидельцев питейного дома, молодцов кафешантанных, сыщиков или лакеев, угодивших Каткову либо самому Победоносцеву искусным подаванием шубы? Кто низвел печать до такого откупного унижения, что прихлебатели г. Победоносцева, получив через него разрешение на журнал или газету, устраивали потом своеобразные аукционы с вымогательством, какой перекупщик даст больше».

Вывод можно сделать только один: не в силах задержать процесс развития буржуазной прессы, лидеры реакции направили этот процесс в одно русло в русло бульварной журналистики. Тем самым реакция способствовала резкому падению нравов в журналистике, усилила отрицательные явления в печати, связанные с расцветом в журналистике буржуазного предпринимательства.

Новая нравственная атмосфера в журналистике

Журналисты 60-70-х годов, дожившие и доработавшие до 80-х, независимо от их идейной принадлежности к тому или иному политическому лагерю испытывали много горьких чувств, наблюдая воцарившиеся в журналистском мире нравы и обычаи. Что же вызывало их растерянность, а порой и негодование при чтении новых газет и журналов и при знакомстве с новой журналистской средой?

Безыдейность, отсутствие ясного, четкого направления в большинстве буржуазных периодических изданий, особенно в газетах. И не то, что бы это было не дано новым редакторам или их сотрудникам, а просто к этому никто не стремился. Ибо это было опасно и невыгодно. Гораздо безопаснее было следовать за правительственным курсом, позволяя себе изредка нападки на отдельные промахи царских сановников.

Измельчение идеалов в журналистике сопровождалось развитием буржуазного предпринимательства в газетном и журнальном деле, ростом таких явлений, как взяточничество, вымогательство, лживость, сенсационность и т.д. Контраст между печатью 80-х годов и печатью годов 60-х был так велик, что это повергало представителей передовой русской журналистики в недоумение и вместе с негодованием вызывало у них чувство растерянности. С болью в сердце Н. В. Шелгунов пишет, что в 80-е годы «печать вынула сама из себя душу и лишилась всякого содержания». Волнением и скорбью наполнен монолог Щедрина о печати 80-х годов: «Нет, никогда! никогда, даже в самые черные дни, я не мог представить себе, чтобы сила печати могла осуществиться в тех поразительных формах, в каких я узнал ее здесь, в эту минуту! Каким образом это случилось? Какое злое волшебство передало эту силу в руки Подхалимовых, сделало ее орудием для обложения сборами «брюханов»? Когда это произошло? и так-таки никто этой перестановки не заметил?» («Пестрые письма», т. XVI, стр. 338).

Заметить этот процесс действительно было нелегко. Начался он в 70-х годах исподволь, а, попав в полосу политической реакции 80-х годов, стал протекать с невероятной скоростью, оглушая современников своими пагубными результатами.

Нравы, воцарившиеся в печати в 80-е годы, к сожалению, не стали временным фактором в развитии русской буржуазной журналистики. Бесспорно, в периоды последующих революционных подъемов они не проявлялись в столь отчетливой и резкой форме, как в периоды реакционных эпох. Но основные черты буржуазной печати, рожденной 80-ми годами, остались стабильными. Наблюдая за этими нравами на примере деятельности типично буржуазной газеты «Новое время», В. И. Ленин в 1914 году в статье «Капитализм и печать» писал о тех пороках, которые впервые «расцвели» в русской журналистике в 80-е годы.

Новый тип редактора-издателя

Носителями новой нравственности в журналистике были, естественно, разные люди. Что привело их в журналистику 80-х годов? Среди множества дорог в буржуазном журналистском мире 80-х годов угадываются столбовые магистрали пути, которыми шли многие. Рассмотрим наиболее характерные из них.

Совершенно неслучайно бывший тапер публичного дома Очищенный редактирует в «Пестрых рассказах» Щедрина ассенизационно-любострастную газету «Краса Демидрона». Как всегда, Щедрин сумел выразить самое главное в самой лаконичной форме, это был наиболее характерный путь для издателя бульварной газеты. Человек, познавший дно жизни, бывший лавочник, владелец харчевни, содержатель ночлежки или гостиницы сомнительного назначения, вдруг загорался идеей издавать свою газету и скоро добивался успеха на этом пути. Причина успеха коренилась в отличном знании того нового читательского слоя, на который это издание ориентировалось и о котором речь пойдет ниже. Этот новый читатель сначала проходил перед будущим издателем как потребитель материальных благ, удовольствий и развлечений. Для такого потребителя издателю бульварной газеты ничего не стоило составить затем «меню» духовных блюд его вкусы были хорошо изучены. Оборотистость мелкого предпринимателя, мелкого хозяйчика или просто мелкого жулика-спекулянта также сопутствовала успеху. «Они явились в литературу «на ловлю счастья» если не за каменными палатами, то за новыми брюками и тому подобными житейскими благами».

Именно таким путем пришел в журналистику 80-х годов Николай Иванович Пастухов, редактор и издатель ежедневной бульварной газеты «Московский листок», выходившей в Москве с 1 августа 1881 года по январь 1918 года. Малограмотный крестьянин после реформы 1861 года пришел в Москву и основал кабак у Арбатских ворот. Среди постоянных посетителей кабачка извозчиков, мастеровых и бродяг были и бездомные студенты университета, которым Пастухов по широте своей души иногда давал пристанище. Двое из этих студентов филолог Жеребцов, в будущем провинциальный учитель, и юрист Плевако, в будущем известный русский адвокат, сотрудничали в газете «Русские ведомости», вернее подкармливались в ней хроникерской работой. Кабак Пастухова они в этом случае использовали по примеру других газетчиков как место собирания городских новостей и место составления заметок. Весь «творческий процесс» по созданию мелкой газетной хроники развертывался на глазах у Пастухова. Этот способ добывания денег понравился Пастухову, и он скоро сам стал искать новости и описывать их, как мог. Его безграмотные заметки двое студентов сначала обрабатывали и сдавали в газету за своей подписью. Но скоро Пастухов набил руку и обрел полную самостоятельность. Более того, он стал едва ли не самым оперативным московским репортером. Никто лучше Пастухова не был осведомлен о жизни московского купечества, мещанства, об уличных скандалах и происшествиях. «Пастухов в «Современных известиях» под псевдонимом «Старый знакомый» каждую субботу писал московский фельетон, где, как тогда говорилось, «прохватывал и протаскивал» купца и обывателя, не щадя интимной жизни.

Москва читала эти фельетоны «взасос».

И вот Пастухов берется, наконец, за свое собственное издательское «дело». Основанная им газета «Московский листок» стала самым популярным изданием среди городского мещанства. Основные отделы газеты «По улицам и переулкам», «Советы и ответы», «По городам и селам» впервые пролили свет на частную жизнь купечества, сделали предметом широкой гласности подробности городской жизни, а порой просто бытовые сплетни. Некоторые исследователи при упоминании Пастуховского издания считают обязательным привести две-три наиболее анекдотические заметки из серии «Советов и ответов». Например: «Купцу Федору Ивановичу. Что за женой-то не поглядываешь? Спохватишься, да будет поздно»; «Васе из Рогожской. Тухлой солониной торгуешь, а певице-венгерке у Яра бриллианты даришь. Как бы Матрена Филипьевна не прознала». Причем, как правило, при этом подчеркивается, что «это придавало газете Пастухова скандальный характер». Но вся суть дела в том, что это лишь одна сторона газетной деятельности Пастухова. Упрек, брошенный Васе из Рогожской за торговлю солониной, вовсе не был случайным. Пастухов был известен в журналистских кругах как человек, нетерпимо относившийся к человеческой несправедливости. До протеста против социальной несправедливости, он, разумеется, никогда осознанно не поднимался. Но иногда его протест против человеческой несправедливости объективно совпадал по своей направленности с социальным протестом.

Так было, например, с нашумевшей публикацией в газете романа «Разбойник Чуркин», автором которого являлся сам Пастухов. При всей своей лубочности этот роман героизировал народного заступника удалого разбойника Чуркина, который, как установлено, являлся лицом вполне реальным. «Чуркин не вымышленное лицо, он крестьянин деревни Барской, ныне Орехово-зуевского уезда, Законоорской волости. А.Л. Перегудов в своем очерке «Гуслица» («Новый мир», 1927, № 6) рассказывал между прочим и о Чуркине со слов его двух братьев, теперь глубоких стариков: «В молодости Чуркин работал на одной из красильных фабрик «Гуслицы». Видя притеснения и несправедливость фабрикантов и властей, он «взбунтовался»; за это он попал в тюрьму; убежав из тюрьмы, «ушел в разбойники». Разбойничал он около 20 лет. Богачей и фабрикантов обложил данью, которую собирал каждый месяц. Бедных не трогал, помогал им: кому избу поставит, кому лошадь купит...». Несмотря на то, что роман был украшен литературщиной самого дурного свойства, свои симпатичные черты не только в чисто психологическом, но и в социальном аспекте Чуркин под пером Пастухова не утратил. Во всяком случае интерес к роману нельзя объяснить, как это подчас делается, лишь любопытством самого низкого сорта. Есть свидетельства того, что роман пользовался большой популярностью не только среди городского мещанства, но и среди городских низов, среди работников фабрик и заводов.

В период реакции роман Пастухова местами звучал как вызов существующему порядку вещей, хотя автор субъективно был далек от такой смелости. Власти так и расценили произведение Пастухова. Началась переписка по жандармским и иным каналам о вредности «Разбойника Чуркина». И, как указывалось, даже в переписке К.П. Победоносцева есть об этом упоминание.

Участь романа решил разговор между Пастуховым и Катковым. Пригласив к себе Пастухова, Катков бесцеремонно потребовал:

«- Ты своего Чуркина брось!

- Помилуйте, Михаил Никифорович, да это мой кормилец,

- И все-таки брось! Нехорошо.

- Из-за него газета пошла.

- Ты своим Чуркиным потакаешь дурным инстинктам. Нельзя этого. Брось!

- Да как же на самой середине бросить? Как раз самые интересные похождения его пошли.

- Ничего не значит. Сейчас где твой разбойник?

- В лесу. Его полиция захватила, а он от нее отбился, да в лес...

- Вот и отлично! Придави его деревом и конец».

Меньше всего, думается, Катков в этом разговоре руководствовался конкурентными соображениями, хотя и они не были, наверное, забыты. Во всяком случае о потакании «дурным инстинктам», что на языке охранителей всегда означало «бунтарские выступления», он говорил совершенно искренне.

Пастухов, очевидно, хорошо был наслышан о всесилии Каткова в области печати. Внушение Каткова произвело на него достаточно сильное впечатление, он выполнил указание редактора «Московских ведомостей» почти буквально: Чуркин был убит молнией под деревом. Печатание романа неожиданно для читателей прекратилось.

Пастухов обладал еще двумя качествами, на этот раз тесно-связанными с его положением быстро разбогатевшего человека. Это был типично русский купец, не мелочный, с широкой душой, и широким жестом, но с ярко выраженной склонностью к самодурству.

Немало было редакторов, похожих на Пастухова. Каждый имел свою судьбу, несхожую с судьбой другого, много своеобразного было и в стиле их редакторской деятельности. Но главное, что их объединяло и коренным образом отличало от редакторов старого типа, от редакторов 60-х годов, откровенное отрицание какого-либо направления для своих изданий. На деле это приводило к простому следованию за правительственным курсом, к полной поддержке реакции. Та или иная степень реакционности всегда наличествовала в редактируемых ими изданиях. Вместе с изрядной дозой бульварности она составляла неповторимость их лика.

Новый тип журналиста

80-е годы создали не только новый тип редакторов, но и совершенно новый тип сотрудников газет и журналов.

Старый журналист придерживался, как правило, какого-либо направления, сотрудничество в газете или журнале другого направления он считал совершенно немыслимым для себя. Журналист нового типа, напротив, совершенно не признавал никаких убеждений, обязательных для себя, и не ограничивал себя сотрудничеством в определенных газетах и журналах.

Старый журналист измерял качество своих выступлений в печати силой идейного воздействия их на читательскую аудиторию. Журналист-восьмидесятник заботился прежде всего о необычности, о сенсационности описываемых им событий и фактов, о скорости их литературной обработки и доставки в редакцию.

Старый журналист был бессребреником по преимуществу. Для него главным было опубликование материала, особое удовлетворение при этом он испытывал от значительного общественного резонанса, произведенного им. Журналист школы 80-х годов откровенно стремился лишь к получению гонорара за свою публикацию. В редакции могли придать сообщаемым им сведениям прямо противоположный смысл это его мало волновало. Лишь бы сполна был выплачен гонорар. Наиболее подходящим для сотрудничества он считал то издание, в котором был самый высокий гонорар.

Старый журналист заботился о своей не только литературной, но и чисто человеческой, моральной репутации. Для него было не безразлично, что о нем будут говорить как о человеке в симпатизирующих ему читательских и литературных кругах. Журналист-восьмидесятник этим не был озабочен. Солгать или оклеветать в газете, подебоширить, прослыть пьяницей за ее пределами не считалось предосудительным. Напротив, в обиходе была бравада лихостью, умением лгать и напиваться до потери сознания.

Моральный облик журналиста пал так низко, что само слово журналист почти вышло из употребления. Оно использовалось в крайних случаях, когда надо было подчеркнуть уважительность к лицу, причастному к сотрудничеству в журнале какого-либо определенного идейного направления. В других случаях сотрудника журнала и особенно газеты стали называть «репортером», независимо от того, занимался он в основном репортажем в газете или был автором корреспонденции, хроникерских заметок, рецензий, фельетонов, передовых статей. Сохраняло это понятие и свой узкий смысл, но чаще всего оно употреблялось расширительно для обозначения профессии журналиста. Быть может, слово это на русскую почву было перенесено и несколько раньше в 70-х годах. Но широко использоваться оно стало только в 80-е годы. Именно 80-е годы создали наиболее благоприятную почву для утраты тех качеств, которые были заложены в понятии «журналист», и для роста тех, которые были сопряжены с понятием «репортер». «Быстро сформировалась порода продажной журналистики, наглая, беспринципная, уверенная в том, что ей все позволено и что можно безнаказанно издеваться над демократией, над социализмом, над элементарной порядочностью».

Понятия «репортер», «газетчик», «хроникер» употреблялись не иначе как с презрительным оттенком. Причем такое отношение к газетным работникам «мелкой прессы» было широко распространено как в крайне правых, так и в левых, демократических кругах. Репортер-восьмидесятник стал объектом всеобщего презрения и осмеяния. «Газетчик - значит, по меньшей мере, жулик, в чем ты и сам не раз убеждался» - писал А. П. Чехов своему брату 13 мая 1883 года.

В эти годы Чехов создает несколько литературных портретов своих «коллег», главным образом провинциальных журналистов, каждый раз, имея в виду крайне низкий общественный вес представителя прессы в 80-е годы. Не случайно журналист Иван Никитич (рассказ «Корреспондент», журнал «Будильник» № 20, 21, май 1882 г.), приглашенный на свадьбу, жалкий конфузливый человек, над которым дико измываются хозяева и гости, после нескольких рюмок вина на потеху всем присутствовавшим ударился в воспоминания о своей работе в былые годы: «Прежде что ни писака был, то богатырь, рыцарь без страха и упрека, мученик, страдалец и правдивый человек. А теперь? Взгляни русская земля, на пишущих сынов своих и устыдись! Где вы, истинные писатели, публицисты и другие ратоборцы и труженики на поприще ...эк...эк...гм гласности? Нигде!!! Теперь все пишут. Кто хочет, тот .и пишет. У кого душа чернее и грязнее сапога моего, у кого сердце не в утробе матери, а в кузнице фабриковалось, у кого правды столько имеется, сколько у меня домов собственных, и тот дерзает теперь ступать на путь славных путь, принадлежащий пророкам, правдолюбцам да среброненавистникам».

Презрение к журналистской братии было настолько велико во всех слоях общества, что ее не только третировали морально, но нередко и физически расправлялись с ней. Вышвырнуть корреспондента с какого-нибудь приема, напоить его до потери сознания и гнусно поиздеваться, наконец, просто избить было не таким уж редким явлением. «Известный велосипедист и летчик Уточкин, побивший на своем веку не один рекорд, побил и немало журналистов. То же делал известный клоун Дуров», таково свидетельство одного из представителей прессы 80-х годов.

Бесспорно, были среди репортеров 80-х-годов и преуспевавшие. За счет чего? «Заработок хроникеров резко колебался. Одни хроникеры зарабатывали 500-700 руб. в месяц, другие жили на 30 руб.». Обратимся к тем, которые жили на 500-700 рублей в месяц.

Одним из самых известных репортеров в 80-х годах считался Юлий Осипович Шрейер (1835-1887 гг.). В молодости он был и офицером артиллерии, и начальником Виленской телеграфной станции, и председателем цензурного комитета в Варшаве, и сотрудником Учредительного комитета по устройству быта крестьян в Царстве Польском. Больше чем кто бы то ни было он имел право сказать: «Мы все служили понемногу кому-нибудь и как-нибудь». Но настоящее свое призвание нашел Шрейер в репортерской работе.

Как репортер Шрейер заявил о себе еще в 1870 году. Отправившись на франко-прусский фронт, он регулярно стал посылать оттуда свои «корреспонденции с поля битвы». Затем в 1871 году он основал газету «Новости». Через три года он, однако, оставил редакторско-издательскую деятельность и целиком переключился на репортерскую работу. В 80-е годы репортерская слава Шрейера достигла апогея: в атмосфере реакции он чувствовал себя как рыба в воде.

«Королем петербургских репортеров» называет Шрейера и Александр Чехов. Шрейер - «король репортеров» и для А. Е. Кауфмана, для известного газетчика-восьмидесятника. Шрейер умел первым узнавать сенсационную новость, причем подчас только зоркий глаз Шрейера видел сенсационность в новости, которая казалась остальным газетчикам рядовой. Только Шрейер мог проникать туда, куда не мог проникнуть ни один газетчик, например, под видом официанта попасть на тайный обед акционерного общества. «О Шрейере как о репортере сложились целые легенды. Рассказывалось, например, что в суде разбиралось какое-то дело при закрытых дверях. Попасть в зал суда было невозможно. У дверей стоял судебный пристав. Но Шрейер попал. Он уверил пристава, что он явился спешно от жены одного из защитников, в доме которого случилось что-то неладное. Пристав впустил его в залу, но взял с него честное слово, что он никому не скажет ни слова о том, что увидит и услышит на суде... Пристав, встретившись потом со Шрейером, горько упрекнул его за то, что он не сдержал данного слова.

Нужно быть очень наивным человеком, чтобы верить слову журналиста, спокойно и нисколько не смущаясь ответил Шрейер.

Следовательно, работать, как Шрейер, с таким же размахом и успехом, мог только человек, отбросивший в сторону понятия о чести и совести. Обман не считался больше предосудительным средством работы журналиста. Цель - добывание новостей оправдывала любые средства.

Раздобыв ему одному известную новость, Шрейер шел по редакциям и предлагал ее, как купец редкий и дефицитный товар, за самую дорогую цену, то есть по двугривенному за строку.

В прежние времена, чтобы быть хорошим журналистом, нужно было иметь литературный талант и определенные убеждения. И совсем не обязательным было обладание физической силой, ловкостью, пронырливостью, быстротой реакции. В своих «Записках» репортер-восьмидесятник Александр Чехов выставляет такие требования: «Для того чтобы с успехом заниматься репортажем, нужно быть молодым, крепким, выносливым и от природы энергичным, сообразительным и находчивым человеком. Нужно быть везде первым, нужно обладать чутьем и умением быстро, ориентироваться». Все так. Но следовало бы добавить еще одно новое качество журналиста-восьмидесятника умение обходиться без совести. Это качество являлось совершенно необходимым для успеха.

Ни один из преуспевавших в то время журналистов-газетчиков, репортеров не обошелся без этого нового качества.

Не церемонился с правдой и законами морали, например, и Николай Александрович Лейкин, с сотрудничеством которого был в значительной степени связан успех «Петербургской газеты». Пройдя школу Худекова, Лейкин впоследствии стал матерым бульварным журналистом-строчкогоном.

«Скажи, Николай Александрович, во сколько времени ты можешь написать сценку? - спрашиваем его.

- Если строк в полтораста, в полчаса напишу».

Развитие капитализма в печати, безусловно, не могло приводить к возникновению только негативных явлений, даже если учесть, что это развитие происходило в основном в рамках периода политической реакции.

Следует, например, обратить внимание на возрастание тиражей, на рост оперативности в освещении газетами политических событий. Среди газетчиков нового типа не все были негодяями пьяницами, прощелыгами, взяточниками и вымогателями, лжецами и клеветниками. Были среди них и такие, которые пытались выстоять против растлевающего влияния законов буржуазной печати, долго сохраняли демократизм, оппозиционность, а подчас а революционную идейность. Им жилось нелегко. Они бедствовали и нередко сдавали свои позиции. Некоторые покидали журналистику и уходили в литературу, если это им удавалось. Иногда уходили вообще к другим занятиям, ничего общего с литературным» не имеющим.

Светлым пятном в репортерском мире Москвы был, например, Владимир Алексеевич Гиляровский (1853-1935 гг.). Как и Шрейер, он считался одним из королей репортажа. Он всегда был в курсе всех городских событий и всюду поспевал первым. «На крупный пожар он мчался вместе с пожарной командой. При раскрытии какого-нибудь убийства, ограбления или крупной кражи, работал вместе с сыщиками в самых опасных местах, и что бы ни случилось выдающегося в Москве или на ее окраинах Гиляровский был первый там». При всей своей необычной вездесущности и оперативности Гиляровский сохранял демократизм своей позиции, в его материалах нередко звучала резкая обличительность. В цензурном ведомстве он был на строгом учете, из-за его репортажей на газеты нередко накладывались различные административные взыскания. Гиляровского хорошо знала и всегда приветствовала городская голытьба, считая его своим человеком безусловно, за обличительный тон его заметок и репортажей о городском дне.

Нельзя сбрасывать со счета и тот факт, что в эти годы зародились некоторые приемы работы журналистов, некоторые газетные жанры, которые остаются на вооружении газетчиков до сих пор. Теперь часто пишут о журналистах, которые меняют профессию на время работы над каким-либо материалом. При этом традицию перевоплощения газетчика возводят почему-то к Михаилу Кольцову, считая его репортаж «Три дня в такси» первым весьма удачным опытом такого рода. Между тем этот прием впервые в России стал применяться буржуазными журналистами еще в 80-е, годы.

ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ В ПЕЧАТИ 80-х ГОДОВ

О принципах политической дифференциации прессы

Итак, положение печати в рамках периода 80-х годов определялось в основном влиянием двух факторов политического (наступление реакции) и экономического (развитие капитализма). Эти два фактора сыграли определяющую роль и в новой расстановке политических сил в журналистике. В общественно-политической борьбе намечалась смена действующих сил, возникали новые течения. Следствием этого явилось возникновение и новых направлений в журналистике.

Историческая реальность 80-х годов показывает, что на арене общественно-политической жизни в этот период действовали четыре класса: помещики как нисходящий класс; буржуазия как класс восходящий и ищущий путей к политической власти; крестьянство, наиболее многочисленный и наиболее неоднородный класс; и начинающий быстро развиваться рабочий класс. Силы этих четырех классов неравномерно распределялись по четырем политическим лагерям. Монархический лагерь был еще наиболее многочисленным в него входили дворянство, значительная часть буржуазии, часть крестьянства. Либеральный лагерь в основном формировался за счет буржуазных слоев населения, хотя здесь отчасти были и представители дворянской интеллигенции. Буржуазно-демократический лагерь составляли представители интеллигенции народнического толка, выражавшие интересы мелкой буржуазии деревни и города.

Лагерь социал-демократов, который только начал формироваться в этот период, выражал интересы рабочего класса и беднейших слоев крестьянства.

Исходя из марксистско-ленинского принципа классификации печати, по ее классово-партийной принадлежности можно указать, таким образом, на наличие следующих политических направлений в журналистике 80-х годов: дворянско-монархическое, буржуазно-монархическое, буржуазно-либеральное, буржуазно-демократическое, революционно-демократическое и социал-демократическое.

Разумеется, для характеристики того или иного издания недостаточно определить только его классово-партийную принадлежность. Но это главный признак, и он должен быть назван в первую очередь. Все же остальные признаки степень консервативности, ориентация на тот или иной читательский слой и т.д. могут быть лишь в ряду вторичных признаков издания.

К сожалению, эти принципы политической классификации прессы по направлениям не всегда соблюдаются в нашей научной историко-журналистской литературе. В наиболее полном советском справочнике «Русская периодическая печать (1702-1894)» разделы, охватывающие 70-80-е годы, являются уязвимыми как раз с этой точки зрения. Нельзя сказать, что характеристики изданий здесь ошибочны, но они слишком разнородны определяют направление печатного органа в одном случае по одному признаку, в другом по другому. В этих оценках нередко отсутствует та систематичность, которая необходима всякому справочнику и которая, бесспорно, имеется в данном справочнике во многих других отношениях (обязательное указание выходных данных, периодичности, состава редакции).

Недостаточной точностью страдают, например, такие характеристики в справочнике, как: «становится самым влиятельным органом реакционной журналистики» (о «Русском вестнике», стр. 342); «издание велось в верноподданническом духе» (о журнале «Досуг и дело», стр. 492); «охранительное издание» (о газете «Современные известия», стр. 501); «газета монархического направления» (о «России», стр. 652); «беспринципная газета, прибежище реакции» (о газете «Новое время», стр. 510). Ибо это указание лишь на принадлежность газет и журналов к тому или иному политическому лагерю. Между тем, в лагере реакции, в монархическом лагере обитали и официальные правительственные органы и частные издания, стоявшие на дворянских позициях, и многие печатные органы, стоявшие на позициях буржуазных. «Реакционным» и «монархическим» были такие издания, как, например, «Гражданин», защищавшее интересы помещиков, «Новое время» Суворина, отражавшее интересы крупного капитала, «Московский листок» Пастухова, стоявшее на позициях купечества и мелкой буржуазии. Одно дело издание дворянско-монархическое, другое буржуазно-монархическое различие было достаточно существенным, чтобы его отметить.

Еще более неточны такие характеристики, как: «журнал консервативного направления» (о «России», стр. 652) «консервативный орган, уделявший много внимания религиозно-нравственным темам» (о журнале «Звезда», стр. 671), «издание прогрессивного направления» (о газете «Приазовский край», стр. 712), так как они не дают представления ни о классовых позициях издания, ни о его принадлежности к тому или иному политическому лагерю. Консерватизмом страдали и дворянско-монархические издания; (официальные и частные с западной или со славянофильской ориентацией), и буржуазно-монархические издания («солидные» и бульварные), и многие органы умеренного буржуазного либерализма.

Некоторые буржуазно-либеральные издания определены только с одной стороны или с точки зрения их классовой принадлежности или по принадлежности их к тому или иному политическому лагерю: «буржуазная газета» (о «Биржевых ведомостях», стр. 608); «заурядный журнал буржуазной юмористики» (о журнале., «Шут», стр. 605); буржуазный орган, рассчитанный на деловые круги» (о газете «Новости дня», стр. 651); «либеральное издание» (о журнале «Зритель», стр. 625). Совершенно неудачной следует признать оценку газеты «Страна» как «либерально-монархического органа» (стр. 618). При всей ограниченности русского либерального движения либералы все же в этот период представляли собой уже самостоятельный политический лагерь и были накануне формирования собственных политических партий. «Страна» являлась органом буржуазного либерализма.

В ряде случаев за основу берется ориентация газеты или журнала на определенный читательский слой, что является весьма косвенным показателем классово-партийной принадлежности издания, например: «издание, рассчитанное на читателя из чиновничьей, мелкобуржуазной семьи» (о журнале «Свет и тени», стр. 591), «издание, рассчитанное на обывателя» (о журнале «Мирской толк», стр. 597). Особенно неопределенна в этом отношении характеристика журнала «Иллюстрированный мир» («отличался благонамеренностью и был рассчитан на семейный круг», стр. 596). А журнал «Северный вестник» почему-то охарактеризован только по его философскому «паспорту»: «с 1891 года становится трибуной декадентства, проповедником идеализма и мистицизма» (стр. 667).

Вряд ли можно согласиться с оценкой целого ряда изданий, как не имеющих определенного направления или программы. Например: «четкого политического направления не имела» (о газете «Донской голос», стр. 609); «издание коммерческого характера, не имевшее определенной политической программы (о журнале «Свет в картинках», стр. 591); «издание без определенной политической программы» (о журнале «Волна», стр. 655); «издание коммерческое без определенного направления» (о журнале «Гусляр» стр. 691).

Определение направления того или иного издания далеко не всегда является простым делом. Даже когда редакция заявляет четко и определенно о своей линии в специальном объявлении об издании газеты или журнала, вопрос представляется часто спорным и неясным. Происходит это иногда от того, что субъективные устремления членов редакции не совсем совпадают с объективным смыслом политических оценок, которые преобладают на страницах газеты или журнала. Но чаще всего это происходит от желания тех или иных буржуазных издателей и редакторов возвыситься над политическими страстями эпохи, уйти от политической борьбы и превратить свой орган в орудие чисто объективной информации, сделать его беспартийным.

Весной 1906 года на гребне второй волны первой русской революции в Петербурге появилась «беспартийная» газета «Товарищ». Редакторы В. В. Португалов, В. Н. Гардин, издательница Н. Н. Русанова старательно рекламировали именно «беспартийный» «надпартийный» и «внепартийный» характер газеты. Однако «Товарищ» не смог исполнить отведенную ему роль. Сразу же вполне определенно выявились классовые и партийные симпатии газеты. Она стала рупором либеральной буржуазии, левого крыла кадетской партии, хотя и подчеркивала свой «социалистический» характер. В дальнейшем либерально-буржуазный образ мышления издателей «Товарища» стал еще ярче и отчетливее выступать на страницах этого издания. В годы столыпинской реакции В. И. Ленин отнес газету к просвещенному обществу «образованных предателей русской революции».

Читатель-восьмидесятник

Чьи интересы выражает тот или иной печатный орган и на кого он рассчитан - это два главных показателя. Они тесно связаны между собой, но они не одно и то же; и нельзя, характеризуя печатный орган, ограничиваться указанием только одного из этих показателей. Журнал «Современник» под руководством Н. Г. Чернышевского выражал интересы широких крестьянских масс в эпоху отмены крепостного права. Но был ли он рассчитан на широкие крестьянские массы? Увы, и в этом заключалась трагедия революционно-демократических публицистов, со страниц своего журнала они не могли обратиться к тем слоям населения, интересы которых выражали. Не только по цензурным соображениям, но потому что эта наиболее многочисленная часть населения России была неграмотна, и даже если бы журнал достиг предела простоты в изложении материала, его проповедь не дошла бы до адресата. Журнал выражал интересы крестьянства, а рассчитан он был на наиболее передовую часть разночинской и дворянской интеллигенции. Газета «Социал-демократ», центральный орган партии в 1912 году, выражала интересы самых широких масс русского пролетариата, но она не была рассчитана на этот класс в целом, а лишь на наиболее передовую его часть. На широкие пролетарские массы России был рассчитан другой печатный орган большевиков, выходивший в этот период, газета «Правда».

Характеризуя тот или иной орган 80-х годов, мало сказать, интересы какого класса или какого политического лагеря он выражает, то есть к какому направлению в журналистике он принадлежит. Необходимо еще отчетливо представлять на какие читательские слои ориентировалось это издание. Буржуазно-монархическая газета, рассчитанная на образованного капиталиста, на крупное чиновничество и на интеллигентов-прогрессистов, это солидное издание на достаточно высоком литературном уровне, типа «Всеобщей газеты» или «Современных известий». Буржуазно-монархическая газета, предназначенная для городского мещанства, для дворников, ямщиков, квартальных, кухарок, прислуги, словом «для улицы», это уже нечто совершенно другое, это издание по преимуществу бульварное типа «Московского листка» или «Петербургской газеты». Бульварность не является показателем политического направления газеты она скорее определяет читательскую аудиторию издания. Та или иная степень бульварности, как это следует из приведенной нами схемы, была свойственна и некоторым дворянско-монархическим изданиям («Гражданин»), и буржуазно-монархическим, и в некоторой степени даже отдельным буржуазно-демократическим.

Адрес читателя, следовательно, помогает решить вопрос о месте издания среди журналов и газет того или иного направления, но не определяет направления издания в целом.

Всякий печатный орган стремится найти поддержку в более широких слоях читателей, ибо этого требуют его экономические интересы денежного порядка. Но это стремление не бесконечно оно всегда в той или иной степени ограничено классовыми или партийными интересами редакции этого издания. Следовательно, выбор читательской аудитории всегда ограничен рамками политического направления того или иного печатного органа. Буржуазно-монархическая газета, вполне добропорядочная или совершенно бульварная, не могла адресоваться с успехом к рабочему классу или беднейшему крестьянству.

Прежде чем выяснять, к каким читательским слоям адресовались газеты и журналы того или иного направления, рассмотрим, что из себя представляла читающая часть России в 80-х годах прошлого столетия. Проведем некоторым образом ретроспективное социологическое исследование читательской аудитории этих лет.

По первой Всероссийской переписи (1897 года) население России составляло 125,6 миллиона человек. Грамотных среди них было 26,6 миллиона. Это 21,1% от общего количества населения. Но нас интересуют не все грамотные, а лишь те из них, кто мог быть читателем общественно-политической периодики, причем достаточно активным читателем. Под этим понятием мы разумеем не столько способность много и с выбором читать, но и подвергаться воздействию периодики, воспринимать ее идеи осмысленно и формироваться под ее воздействием в качестве настоящих или будущих общественных деятелей. В таком случае, думается, правомерно будет исключить из этого общего числа грамотных 1,2 миллиона детей в возрасте до 9 лет включительно, а также старцев, которым перевалило за 80 лет, среди 812 тысяч которых грамотных было примерно 78 тысяч. Исключим также 9 тысяч грамотных из лиц неизвестного возраста. В общей сложности из общего числа грамотных читателями общественно-политической периодики могли быть, вероятно, не более 25 миллионов человек, так как многие дети и старше 9 лет долгое время ею вообще не интересовались. Но и среди взрослого населения было немало таких грамотеев, которые за всю свою жизнь прочитали только букварь да закон божий. Грамотность крестьян находилась в основном на этом уровне. И хотя в целом грамотность сельского населения была в два с половиной раза ниже грамотности городского, общее количество грамотных достигало здесь примерно 5 миллионов человек. Сейчас мы можем лишь произвольно отнести примерно половину этого количества к тем грамотным, которые хотя бы от случая к случаю прочитывали газету или журнал. Итак, при самом оптимистическом подсчете остается лишь 20 миллионов читателей периодики на 125,6 миллионов человек, населявших страну.

С точки зрения сегодняшнего дня это безмерно мало, и если сравнивать Россию конца XIX века с наиболее развитыми капиталистическими странами того времени: Францией, Англией, Германией, США.

Но по сравнению с дореформенным временем в этом отношении в России произошел очень заметный рост. В 1860 году на территории России проживало 74 миллиона человек, а грамотных была лишь часть этого количества, то есть менее 5 миллионов человек. Читателей же, вероятно, не более 4 миллионов.

Причиной являлся общий процесс развития капитализма в России, который получил благоприятную почву в результате отмены крепостного права и проведения буржуазных реформ 60-х. годов. Росли города, увеличивалось количество фабрик и заводов, возрастала сфера обслуживания городского населения, а вместе с тем и нарастала потребность в людях, получивших хотя бы минимальное образование. Собственно не «хотя бы», а именно минимальное, так как распространение более основательного образования среди трудящихся таило в себе уже определенную опасность для господствующих классов.

Рост грамотности в пять раз произошел не за счет заметного распространения высшего образования среди дворянства и детей крупных купцов и заводчиков, а за счет распространения низшего начального образования среди городских низов и крестьянства. Причем «образованный» таким образом крестьянин и пополнял в основном армию городского трудового люда.

В послереформенный период в России наблюдалось заметное развитие системы начального образования. Произошло значительное увеличение общего количества сельских и городских начальных училищ. По справке словаря Брокгауза и Ефрона до 1880 года земства открывали в среднем около 800 сельских училищ ежегодно. Земства внесли значительный вклад и в систему подготовки учительских кадров через созданные ими учительские семинарии, впервые стали привлекать к учительству женщин.

„Мелочи жизни"

Лишенная возможности говорить о наболевших вопросах времени, буржуазно-либеральная печать в 80-е годы упивалась «мелочами жизни». Разумеется, мелочь мелочи рознь. Они отличались друг от друга и по масштабам и по характеру. Но все же это были настоящие мелочи, ибо все вопросы «государственной важности» были правительством изъяты со страниц периодической печати. А к «вопросам государственной важности» правительство причисляло, например, такие, как крупный выигрыш в карты частного лица, несчастный случай на железной дороге, оскорбление, нанесенное в дворянском собрании, городские выборы, неправильные действия общественных банков и т.п. И уж, конечно, то, что было меньше калибром, по своей общественно-политической значимости не могло не быть «мелочью» в самом точном и полном смысле этого слова.

Культ мелочей в печати не был следствием только правительственной политики в области печатного слова. Он органически вытекал из всей атмосферы политической реакции в стране из таких связанных с ней явлений, как утрата больших общественно-политических идеалов значительной частью интеллигенции, из теории «малых дел», из торжества новых, буржуазных нравов ,в прессе, из ее ориентации на мещанские обывательские слои города и деревни. «В среде, где нет ни подлинного дела, ни подлинной уверенности в завтрашнем дне, пустяки играют громадную роль. Это единственный ресурс, к которому прибегает человек, чтобы не задохнуться окончательно, и в то же время это легчайшая форма жизни, так как все проявления ее заключаются в непрерывном маятном движении от одного предмета к другому, без плана, без очереди, по мере того, как они сами собой выплывают из бездны случайностей» («За рубежом», т. XIV, стр. 237).

Именно так, хаотично, без всякого отбора и без всякой взаимосвязи подавались дворянской и буржуазной печатью малозначимые. Для общественно-политического развития страны, но интересные, сенсационные для обывателя факты. Вот героем многих дней в прессе стал, например, сотник Пешков, который приехал из Сибири в Петербург верхом на коне, проделав в общей сложности путь в 8 тысяч верст. Газеты детально описывали подвиг героя, его портрет, его привычки и особенно его коня по кличке Серый, который, как оказалось потом, понравился наследнику Николаю Александровичу и к умилению журналистов был ему подарен; сотником. А вот на некоторое время героем дня стал репортер Готберг, более известный среди газетчиков по имена Яша. В саду «Аркадия» опереточная актриса Волынская раза два хватила Яшу по голове зонтиком. В связи с разбирательством этого дела у мирового судьи газета «Минута», например, опубликовала отчет размером в 9 столбцов на полторы страницы! Здесь была дана подробная характеристика «обвиняемой», ей карьеры, ее костюма, ее связей, столь же подробная характеристика Яши, его гражданского истца, публики, реакции Петербурга на процесс и т.д. «Это была, конечно, чепуха, но настолько необыкновенная, такая задорная и шаловливая, что читатель пялил глаза и облизывался. Газета шла бойко...».

Газеты упивались скандалом с мукой Пухерта, в которой оказались личинки куколована, убийством артистки Висновской в Варшаве, писали о народном восторге по поводу открытия нового канала в Петербурге и присвоения ему имени Александра III, о юбилее митрополита Ионна Кронштадского и т.д. и т.п. Факты и фактики которые ничего существенного не выражали и никого не задевали, существующий порядок под сомнение не ставили.

Столь же мелкими, незначительными были и проблемы, которые поднимались в буржуазной печати. Скорее это были лжепроблемы, если сопоставлять их с настоящими больными вопросами времени. По мнению журналистов того времени, особенным искусством по части постановки таких «проблем» отличалось «Новое время» Суворина. Так, в 1891 году газета выдвинула на повестку дня вопрос о вредности для здоровья маргарина, изготовлявшегося на заводе Андерсона на Обводном канале в Петербурге. Почти два месяца газета вела кампанию по маргариновому делу, подключив к ней не только другие газеты, но и научную общественность. Газеты возликовали по поводу своей победы, когда узнали, что предержащие власти постановили перенести завод в провинцию, а в столице разрешили продавать маргарин не иначе как из специальных бочек с красными предостерегающими вывесками: «Маргарин». И вдруг шум затих самым неожиданным образом, как и возник. Поговаривали, что придворный лейб-медик Здекауер имел солидные капиталовложения в это предприятие, ему не стоило большого труда прекратить газетную шумиху, грозившую разорением. Так бесславно завершилась постановка в печати маргаринового вопроса.

Такова была результативность и при постановке пусть не самых главных, но более существенных проблем. Так, в 1890 году Д. И. Менделеев, движимый патриотическими чувствами, выдвинул вопрос о необходимости протекционистской политики по отношению к отечественной промышленности. Д.И. Менделеев утверждал, что при такой политике Россия сможет производить «все, кроме перца». В печати появились возражения, что никакие протекционные тарифы не помогут, так как в России слишком низок уровень производственной и технической культуры. Вопрос задел существующую систему образования. В дискуссию ввязался князь Мещерский, который в своем «Гражданине» авторитетно заявил, что России культура не нужна, а необходимо «обучение во всех видах техники». Осторожно возразил Мещерскому Суворин, который не без основания усмотрел слабость отечественной промышленности в классической системе образования. Дискуссию завершили «Московские ведомости», разразившиеся дифирамбом по адресу классического образования, внедренного Д.И. Толстым. Никаких практических результатов постановка вопроса о протекционизме не принесла.

Проникновение иностранного капитала в Россию уже в 80-е годы стало представлять определенную опасность для суверенитета страны. Борьба с этим поощряемым правительством явлением вырастала в серьезную не только экономическую, но и общественно-политическую проблему. Однако и эту проблему, как и многие другие, буржуазная печать разменяла на мелочи. В 1884 году в печати оживленно обсуждался вопрос о создании Русско-американской кампании элеваторов. В том же году не менее горячо дебатировался вопрос о появлении на русском рынке джутовых мешков, представлявших, как отмечали газеты, угрозу русскому пеньковому мешку. Но ни разу вопрос не был поставлен в целом о проникновении немецких, французских и английских капиталов в русскую промышленность в нефтяную, машиностроительную, угольную, об установлении контроля иностранных банков за русскими банками. Напротив, проблема утраты Россией экономической самостоятельности тонула в конъюнктурных противопоставлениях немецкого капитала французскому, французского английскому и т.д. «Прислушайтесь к беспутному гомону, перекатывающемуся из края в край и окончательно находящему убежище в торжествующей части нашей так называемой прессы, и вы убедитесь, что самый баснословный петух не отличит, что в этой неистовой колеснице жемчужное зерно и что навоз. И не отличит по очень простой причине: ничего кроме навоза, тут нет. Одно вполне явно в этой сутолоке: на каждом шагу продается отечество. Продается и при содействии элеваторов, и при содействии транзитов, и даже при содействии джутовых мешков»(«Пестрые письма», т. XVI, стр. 374).

Точно так же серьезную проблему предотвращения надвигающегося финансового кризиса некоторые газеты пытались подменить постановкой вопроса о денежных знаках. «На четвертой странице серьезная экономическая статья: «Наши денежные знаки», в которой развивается мысль, что ночью с извозчиком следует рассчитываться непременно около фонаря, так как в противном случае легко отдать двугривенный вместо пятиалтынного, «что с нами однажды и случилось». Статья подписана «Не верьте».

Всероссийское купечество почитает богиню Монополию не менее, чем богиню Субсидию». Антисемитская позиция многих буржуазно-демократических органов также объяснялась, по словам Плеханова, особой враждебностью к евреям в области мелкого предпринимательства, ибо именно здесь еврейская конкуренция считалась наиболее сильной. Плеханов в отличие от всех публицистов, писавших тогда по «еврейскому вопросу», обратил внимание и на его политический аспект. «Если одна половина антисемитских выходок обязана своим происхождением корыстолюбию и глупости, то другая, наверное, подсказывается полицейским участком», эта мысль соответственно уточнялась в тексте плехановского обозрения. «Еврейская молодежь принимала широкое участие в революционном движении. Этого никогда не простит царизм евреям», писал публицист.

Позиция марксиста, социал-демократа позволила Плеханову по-новому говорить об условиях радикального решения «еврейского вопроса». «Пока существует современное русское правительство, дело евреев будет оставаться проигранным», решительно заявлял Плеханов. На этот вывод редакция «Социал-демократа» наталкивала своих читателей при обсуждении и других аспектов национального вопроса в России.

В 80-е годы происходило немало стихийных волнений среди крестьянского населения национальных районов и окраин России, находившихся под двойным гнетом местных феодалов и царских сановников. В 1888 году, например, произошло выступление крестьян Узинской волости в Удмуртии, в 1888-1889 годах волнения охватили крестьян-марийцев, в 1892 году имел место так называемый «холерный бунт» в Ташкенте. Однако в основном все эти события были предметом лишь секретной переписки департамента полиции. В печать сведения об этих событиях или не проникали совсем или совещались очень скупо, в искаженном виде.

Буржуазно-либеральная и буржуазно-демократическая печать иногда пыталась заговаривать о наиболее крупных злоупотреблениях властью со стороны царских опричников, но как правило, эти обличения никаких последствий не имели. В 1878 году за жестокое, кровавое усмирение волнений татарского населения казанский губернатор Скарятин был предан суду. Буржуазно-либеральная и буржуазно-демократическая пресса после этого неоднократно возвращалась к вопросу о преступлениях царских сановников в этой губернии, об обманной скупке за бесценок наиболее плодородных земель и угодий, о взяточничестве и вымогательстве, о жестоком обращении с местным населением. Но проходили годы, а Скарятина к ответственности не привлекали. В 1883 году газета «Московские ведомости» не без удовольствия сообщила, дело Скарятина предполагается дальнейшим производством прекратить «Прогноз», оказался точным суд над Скарятиным так и не состоялся.

Как ни старалась царская цензура создать в печати видимость благополучия всех племен и народов, населявших российскую империю, национальный вопрос с каждым годом все громче и громче заявлял о себе. В самом конце рассматриваемого периода он «прорвался» на страницы не только русской, но и мировой печати в связи с чудовищным по своему цинизму мултанским процессом. Попытка осудить одиннадцать удмуртов за совершенное будто бы ими жертвоприношение языческому богу Курбону олицетворяла собой колониальную сущность политики царизма в отношении малых народностей, населявших Россию, стремление царских властей изобразить эти народности как темную, полудикую или совсем дикую массу, достойную своего подневольного положения. Мужественный поступок писателя-демократа В. Г. Короленко, написавшего в октябре-ноябре 1895 года серию правдивых статей-отчетов о мулталском процессе, помог спасти неповинных удмуртских крестьян и нанести удар по реакционной национальной политике царизма.

Национальный вопрос явился одним из главных вопросов назревающей русской буржуазно-демократической революции. В 80-е годы было уже немало свидетельств его остроты, неотложности его решения. Но во всем своем объеме он так и не был поставлен на страницах журналов и газет ни одного из направлений, за исключением социал-демократического. Только на страницах органа группы «Освобождение труда» была намечена его марксистская постановка.

Проблема интеллигенции

Каждый период торжества реакции в истории царской России был сопряжен с «проблемой интеллигенции». Идеологи реакции не могли и не старались материалистически объяснить предшествующие реакционным периодам революционные кризисы. Причины смуты они искали по стародедовскому принципу, то есть видели их прежде всего в деятельности «смутьянов». Таковыми почти всегда оказывались представители революционной интеллигенции. Правительству было невдомек, что вся вина этик людей состояла лишь в том, что они лучше, чем другие представителя общества, сознавали я понимали насущные проблемы и потребности экономического и политического развития страны. Правительство не понимало, что поиски «персональных» виновников революционных кризисов могли привести лишь к одному адресату к самому правительству, своими действиями пытавшемуся затормозить поступательный ход истории и постоянно накапливающему тем самым взрывчатый материал в обществе. «...И это печальная ошибка, писал А. М. Горький, ибо она снимает вину с главного преступника, возлагая ее целиком на вторых и третьих лиц».

Стремление идеологов реакции объяснять революционные потрясения всегда только происками интеллигенции нашло наиболее обобщенное и концентрированное выражение в сборнике «Вехи», изданном в период столыпинской реакции. Авторы назвали его «сборником статей о русской интеллигенции» для того, чтобы заклеймить в этом сборнике лучших представителей русского освободительного движения как «интеллигентов», оторванных от народа, а само движение изобразить как «интеллигентщину», В. И. Ленин решительно отверг все попытки реакционных идеологов представить русских революционных демократов Белинского, Чернышевского, Добролюбова как выразителей «интеллигентского настроения». «Или, может быть, по мнению наших умных и образованных авторов, настроение Белинского в письме к Гоголю не зависело от настроения крепостных крестьян? История нашей публицистики не зависела от возмущения народных масс остатками крепостнического гнета?», - писал В. И. Ленин, подчеркивая еще раз, что подобные «интеллигенты» всегда являются, лишь наиболее выдающимися выразителями потребностей общественного развития.

В статье «О Вехах» В. И. Ленин отметил еще одну типическую черту реакционной идеологии в ее подходе к «проблеме интеллигенции». Под словом интеллигент идеологи реакции подразумевали прежде всего вдохновителей и выразителей «всей русской демократии и всего русского освободительного движения». В этот разряд попадали представители главным образом революционной интеллигенции. Но писали они, как правило, об интеллигенции в целом, политически не дифференцируя ее, стараясь изобразить ее как единую враждебную интересам государства общественную силу.

Идеологи реакции 80-х годов в своих высказываниях по «проблеме интеллигенции» ничем не отличались от идеологов других реакционных эпох. После 1 марта 1881 года реакционные публицисты обрушились на интеллигенцию, считая, что она является главным виновником постигшей Россию «катастрофы». Нападки на интеллигенцию в реакционной печати особенно усилились после того, как правительство стало демагогически подчеркивать «народный» характер своей внутренней политики. Отношение реакционных кругов к интеллигенции в полосе наступившего безвременья очень хорошо передает диалог между дядейстатским советником и племянником сотрудником либеральной газеты, зафиксированный С.Н. Кривенко в одном из обзоров «По поводу внутренних вопросов»:

«- Интеллигенция страны! Ха-ха-ха! Вот эту интеллигенцию-то выметут метлой, никто даже, не заметит. И выметут, непременно выметут.

- Кто же выметет? Если вы, то очень плохо сделаете.

- Народ выметет, вот кто!

- Но он и вас выметет.

- Нас не за что, мы - не интеллигенция».

В тоне злобных и бесшабашных заявлений «дяди» статского советника были выдержаны в этот период все выступления «Московских ведомостей», «Русского вестника», «Гражданина», «Нового времени» по «проблеме интеллигенции». В дискуссию по названной «проблеме» были втянуты органы печати почти всех направлений. Буржуазно-либеральные издания «Вестник Европы», «Русская мысль», «Русские ведомости», буржуазно-демократические «Русское богатство», «Неделя», революционно-демократический журнал «Отечественные записки» все в той или иной степени противостояли официальной точке зрения на интеллигенцию и ее роль в жизни общества. Причем все эти органы печати, как и реакционная пресса, писали об интеллигенции в целом, не дифференцируя ее по политическим оттенкам и направлениям.

Между тем даже в 70-е годы, когда термин «интеллигенция» впервые появился в периодической литературе, введенный писателем П. Б. Боборыкиным для обозначения категории людей умственного труда, интеллигенция в России уже не представляла собой единого целого по своим политическим воззрениям. В 80-е годы в связи с процессом дальнейшего классового расслоения интеллигенция еще более представляла собой разнородную в политическом отношении массу.

Если бы правительство и верная ему печать внимательнее присмотрелись к социальной структуре государства, они, быть может, не стали бы проклинать интеллигенцию вообще. Ибо в России в то время еще немалая часть интеллигенции стояла на позициях либо дворянско-монархических, либо буржуазно-монархических, верой и правдой служила самодержавному строю. Среди государственных чиновников, юристов (за исключением в значительной мере адвокатов), преподавателей гимназий и особенно служителей культа было немало людей с монархическими убеждениями.

Список литературы

Б.И. Есин «Русская журналистика 70-80 годов XIX века» 1963г.

Б.П. Булаев «Политическая реакция 80-х годов XIX века и русская журналистика» 1971г.