Реферат: Странник и скиталец в европейской и русской литературах
Реферат: Странник и скиталец в европейской и русской литературах
Странник и
скиталец в европейской и русской литературах
Золтан Хайнади
Дебрецен
Венгрия
Странничество
стало лейтмотивом для многих европейских литератур, где оно нашло своё
выражение в распространении “бродячих сюжетов”. Первые плутовские романы
появились в Испании в конце XV века; героем их был бездомный бродяга, рыцарь
удачи типа Ласарильо с Тормеса. Роман Лесажа «История Жиль Блаза из Сантильяны»
является французским вариантом плутовского романа, в котором испанский колорит
и имена скрывают нравы и пороки французского общества времён Лесажа. Жиль Блаз
вызвал много подражаний: «Английский Жиль Блаз» Томсона, «Российский Жилблаз,
или Похождения князя Г.Чистякова» Нарежного, «История Тома Джонса, найдёныша»
Филдинга и тому подобные. Вырабатывается и немецкий Schelmenroman, самыми
характерными фигурами которого являются шут Эйленшпигель и простак
Симплициссимус. Все эти плутовские романы рисуют странствия своих героев на
фоне национальной жизни с местным колоритом быта.
Герой
европейского плутовского романа обычно противопоставлен обществу честных людей
или по какой-то причине исключён из него. Он попадает в другое, чужое для него
общество, в котором он чувствует себя как-то неуютно, точно не на месте. К
концу романа плут исправится, разбогатеет и женится, достигнет своей цели и
вернётся на родину.
Филдинг назвал
плутовской роман “эпосом дорог”, и это верно, ибо сапоги его героя покрыты
дорожной пылью. Странник часто является носителем авторской оценки, как
“передвижное зеркало”, он отражает превратности и пороки общества и людей с
явной целью исправления их. Путешественник — это очевидец и свидетель.
Во время
предромантического движения «Бури и натиска» («Sturm und Drang») в немецкой
литературе возник тип странника — Wanderer, — путешествующего по странам и
весям, сердце и песнь которого порою пронизаны бунтарскими чувствами.
Странничество часто изображается как протест героя-бунтаря против “пыли и
тлена” мещанской жизни. Для того чтобы изведать большой свет, путнику
непременно надо покинуть свой город, маленький мирок, в котором ему душно.
Странник постоянно в пути, у него нет ни кола ни двора, только небольшая
котомка на плечах. Странствование героя резко противопоставляется
неподвижности, статичности, неизменности общества. Лучше блуждать, подвигаясь
вперёд, чем не ошибаться, оставаясь в бездействии. Странничество — это
переходное состояние между созерцательной жизнью и деятельностью.
Странствование — это состояние юной, любознательной души. Странник, скиталец,
бродяга контрастен домоседу, обывателю, мещанину. Он уходит из родных мест
юнцом и возвращается обратно зрелым, опытным мужчиной. Его борьба за поэзию с
прозой жизни заканчивается, как правило, неудачей. Он хочет вырваться из
общества, но в конце концов приспосабливается к нему; или странник после
юношеских заблуждений находит себе полезное дело в труде, как герой романа Гёте
«Годы странствий Вильгельма Мейстера» («Wilhelm Meisters Wanderjahre»).
Немецкий тип странника укоренился не только в простонародной и бюргерской жизни
(странствующие простаки и подмастерья — типа Simplicissimus, Wilhelm Meister),
но и в жизни интеллигенции (бродячие астрологи, учёные доктора).
В Фаусте Гёте
воплощены самые типичные черты духовного странника. В первой части трагедии
показан “малый мир” жителей немецкого города. Во второй части изображается
“большой мир” императорского двора и путешествие Фауста в древний мир. Фаусту
грозит опасность превратиться в обывателя, поэтому он входит в союз с
Мефистофелем для того, чтобы искать выход для своих стремлений в сфере
трансцендентальности. Конкретно-бытовые сцены уступают место эпизодам
символико-аллегорического характера. Гёте таким образом старается дать синтез
знания и жизни, гносеологии и онтологии. Ему всё же не удаётся привить древо
знания к древу жизни. В невозможности гносеологического постижения мира
заключается трагедия Фауста: die Tragödie der Erkenntnis 1.
Русские
стараются постигнуть жизнь не через знание. Русский идеал — не фаустовская
учёность. “Русский идеал — святость” 2, — утверждает Константин
Леонтьев. Русского человека непрестанно волнует вопрос: как жить свято? Он
постоянно занят поиском путей к праведной жизни. Обширна литература об
утомлённом жизнью страннике, ищущем свободу в странствии и нищенстве — ведь
“всяк живущий на земле есть путник”. Единственным условием спасения души
является уход из церкви, из мира, из жизни в “сердечные пещеры” — ведь “мир во
зле лежит”.
Мы проследим
путь русского духовного скитальца с его исторической судьбой и с его огромным
значением в русской жизни и литературе. Прообраз его возник в Смутное время
(конец XVI — начало XVII века) на почве захлестнувшего всю Россию
бродяжничества, ставшего национальным бедствием. У скитальца не лёгкое чувство
странника, а ощущение безбытности и выключенности из истории. Скитания такого
отщепенца, в отличие от героических путешествий, предпринимаемых ради
совершения подвигов, вынужденные.
Распространение
многочисленных русских скитальцев во время и после царствования ПетраI имеет
свои исторические причины. В России твёрдые устои старого уклада патриархальной
жизни были подорваны реформами Петра. Им были сделаны первые значительные шаги,
чтобы включить огромную страну в экономическое и духовное кровообращение Европы.
К концу приближался период азиатского застоя, который превратил неподвижность в
безвременность. В истории России начался новый период развития, полный
противоречий разного характера. Патриархальные традиции ослабели, а новые ещё
не укрепились. Чаадаев одним из первых обратил внимание на сдвиги вековых
опорных столпов, вызывающие душевное состояние исторической бесприютности у
русских.
В
«Философических письмах» он пишет: “Взгляните вокруг себя. Не кажется ли, что
всем нам не сидится на месте. Мы все имеем вид путешественников. Ни у кого нет
определённой сферы существования, ни для чего не выработано хороших привычек,
ни для чего нет правил; нет даже домашнего очага; нет ничего, что привязывало
бы, что пробуждало бы в вас симпатию или любовь, ничего прочного, ничего
постоянного; всё протекает, всё уходит, не оставляя следа ни вне, ни внутри
вас. В своих домах мы как будто на постое, в семье имеем вид чужестранцев, в
городах кажемся кочевниками, и даже больше, нежели те кочевники, которые пасут
свои стада в наших степях, ибо они сильнее привязаны к своим пустыням, чем мы к
нашим городам” 3.
Русский тип
скитальца после царствования Петра I пустил корни не только в мужицкой жизни
(голяки-бродяги, отщепенцы-изгнанники, юродивые-босяки), но и в жизни
дворянской и разночинской интеллигенции (странники-богомольцы, богоискатели,
паломники). Вторая половина XVIII века в России была, с одной стороны, временем
возникновения разных религиозных сект в народе — хлыстовства, духоборства,
молоканства, скопчества; с другой стороны — это было время начала
богоискательства и богостроительства в аристократических кругах.
Раскольник-старовер и “философский скиталец” 4, — правда, по разным
причинам, но они оба ищут выключенности из истории.
Русский
скиталец является своеобразной восточной модификацией европейского странника,
но только с русской душой и русским местным колоритом. В первой половине XIX
века в русской литературе наблюдается тип скитальца, жаждущего действия, но
сломленного, бегущего на Кавказ, к цыганам, черкесам, казакам. Он бежит из
города, стремится исчезнуть, уйти из цивилизации, как бесполезное существо, не
нашедшее себе полезного дела. Этот тип беглеца, отщепенца, странника, скитальца
через огромное количество своих вариантов появляется в русской литературе.
Ощущение
состояния исторической бесприютности привело к рождению двух характерных типов
душевного склада героев русских романов: лермонтовского — демонического типа и
гоголевского — гротескного. На самом деле это не два разных типа, а один тип:
гротескный является вывернутым наизнанку демоническим типом. Он является
великаном, лишённым сил, сатаной, упавшим на землю, потерявшим свою волшебную
силу. Демонический тип чувствует себя бездомным в мире, так как мир слишком
тесен для его титанического характера; а для гротескного мир чересчур широк, и
его одномерная фигура не способна заполнить собою трёхмерное пространство.
Что заставляет
странника бездомным бродягою вечно бродить по миру? Почему он не может посидеть
у домашнего очага, как тот Вечный Жид, который везде искал и нигде не находил
покоя? Причины двухсотлетних метаний славянофилы видели в том, что реформы
ПетраI оторвали русскую интеллигенцию от народной почвы, от православных
религиозных традиций. Славянофилы осуждали русских странников за то, что они оторвались
от почвы, от веры и стали скитальцами без корней, как перекати-поле, носимое
ветром.
Чувство
исторической бездомности у интеллектуальных героев русских романов конца XIX
века часто усугубляется трагизмом трансцендентальной бесприютности, связанной с
потерей Бога. Русских писателей в первую очередь волнует вопрос, что если
удалить Бога из мироздания, как предлагает Ницше, заявив “Gott ist tot”, то
исчезнет идеал, и у людей станет хаотичным миропонимание. Если Бог покидает
человека, бесы вселяются в него. Героев романов Толстого и Достоевского волнует
вопрос, что, потеряв Бога, мир лишится своего хозяина. Им было невыносимо
страшно от мысли: если человек станет свободным в своём отношении к Богу,
откроются бездны анархического хаоса — “всё дозволено”. Ибо, по их мнению,
всякая нравственность вытекает из религии. Под пустым, астрономическим небом у
людей закономерно наступит чувство одиночества и душевное состояние
богооставленности. До сих пор мы сводили все ценности к Христу как абсолютной
ценности. Удалив Его из мироздания, “что мы поставим вместо Него, неужели себя,
тогда как мы так гадки?” 5 — спрашивает Достоевский.
В постановке
вопроса чувствуется критика скептицизма Просвещения, которое ставило в центр
мироздания человека и безусловно верило во всемогущество разума. Человек,
потерявший Бога, ищет разгадки всех проклятых вопросов в разуме. Духовные
скитальцы опознают свою оторванность от почвы, от Церкви. Они трагически
переживают раздвоенность своего бытия, страдают от одиночества и обособленности
и начинают томиться о цельности и космическом всеединстве. Русские писатели
хотели бы восстановить прежнюю роль религии, которую она утратила вследствие
распространения просветительских идей. “Роман XIX века возвращается — через
голову скептиков XVIII века — к христианской традиции” 6 — он
становится теургическим. Лучшие его герои, однако, ратуют за достижение не
только “личной святости, но и общественной справедливости” 7.
На протяжении
столетий жил в русской литературе жанр “роман-путешествие”. Этнографически
верный путевой дневник позже соединялся с богатыми традициями психологического
романа. Русские писатели второй половины XIX века использовали всё то, что
накопилось в этом жанре, начиная с плутовских романов Чулкова и Нарежного,
продолжая путешествием Радищева, странствием Онегина, путевым дневником
Печорина, похождениями Чичикова. Но духовные скитальцы Достоевского и Толстого
— Раскольников, Дмитрий Карамазов, Дмитрий Нехлюдов — отличаются от
вышеупомянутых, между прочим, в том, что они изменяют свои места не только
топографически, но они изменяются и нравственно — становятся лучше. Они
постоянно в пути так же, как Онегин, Печорин, Чичиков, но цель и направление их
путешествия являются другими. Достоевский и Толстой изображают несколько этапов
познания истины своих духовных скитальцев, причём каждый этап содержит моменты
заблуждения и прихода к новой правде. Поездка паломника получает характер
покаяния. Он не заблудший, а ищущий человек, духовное прозрение которого
изображается как moral in action. Герои русских романов отправляются в дорогу
грешными и прибывают праведными людьми в Сибирь — в это великое чистилище.
Паломник — это homo viator, который повторяет в себе путь Божий. В душе каждого
паломника должна разыгрываться иисусовская мировая драма. Согласно религиозной
традиции, беспокойным в движении принято было изображать лишь людей грешных,
мятущихся. Святые были умиротворены и неподвижны. В житиях святых поэтому
обычно отсутствует описание пути, ведущего к святости. Грешный человек должен
пройти через страдания и лишения, чтобы потом даровалось ему мирное
человеческое счастье. Грешный человек должен победить разные трудности и
препятствия, символизирующие низшую, чувственную природу человека, чтобы могла
воскреснуть в нём природа духовная. Его путь соединяется с хождением по мукам,
в конце которого блуждающего человека ожидает просветление и нравственное
воскресение. Бездомный плут только шатается в мире, духовный скиталец идёт по
пути к Небесному Человеку. У вечного странника не Дом, а бездомье, он не
поглощён чревом истории, а исторгнут из него вон. Духовному человеку, ищущему
божественное, даруется Дом и Храм.
Примечания
1 HellerE. The
Disinherited Mind. Cambridge,
1952. P.93.
2 Цит. по: БердяевН. Судьба России // Опыты
психологии войны и национальности. М., 1990. С.69.
3 ЧаадаевП.Я. Статьи и письма. М., 1987.
С.36.
4 ФлоровскийГ. Пути русского богословия.
Париж, 1937. С.331.
5 ДостоевскийФ.М. Полное собрание сочинений:
В 30т. М., 1972–1990. Т. 29/1. С.215.
6 ФедотовГ.П. Тяжба о России. Париж, 1982.
С.245.
7 СоловьёвВ.С. Собр. соч. СПб., 1911–1913.
Т.5. С.384.
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://lit.1september.ru/
|