Реферат: Л.Толстой "Мне отмщение, и из воздам..."
Реферат: Л.Толстой "Мне отмщение, и из воздам..."
«МНЕ ОТМЩЕНИЕ, И АЗ ВОЗДАМ...»
Толстой явился единственным писателем, который смог создать роман,
рассказывающий о том, как люди были счастливы.
И он же создал самый сильный в мировой литературе роман, рассказывающий
о том, как люди были несчастливы.
«Анна Каренина», не менее гениальная, чем «Война и мир», прямо
противоположна «Войне и миру» по всему своему поэтическому настроению.
Вместо поэмы о счастье — роман о несчастье. Вместо торжества жизни —
угроза смерти, духовной смерти человечества, если оно не найдет пути к
обновлению — «воскресению».
В мировой критике до сих пор еще ведутся споры о том, осуждает или
оправдывает Толстой Анну Каренину. Что означают в романе таинственные
слова эпиграфа — слова разгневанного Иеговы: «Мне отмщение, и Аз
воздам»? Неужели это — отмщение Анне? Неужели страшная гибель —
заслуженная кара этой женщине, которая, — как хорошо сказал Б.
Эйхенбаум, — до конца, несмотря на все свои грехи, остается пленительной
в своей чистоте? Но, с другой стороны, если Толстой не осуждает Анну, то
может ли он, с его благоговением перед святыней семьи, оправдывать Анну
и ее грех? Кем является Толстой: гениальным прокурором или гениальным
адвокатом Анны Карениной?
Следует признать самую эту постановку вопроса неправомерной,
неплодотворной, мешающей проникновению в глубину и широту поэтической
мысли художника. Эта мысль развивается в совсем иной плоскости.
Как и в Наташе Ростовой, в Анне Карениной воплощена сама жизнь, сама
любовь. Анна так же полна избытка жизненных сил; она так же
доверчиво-жадно стремится навстречу всему миру; она так же обладает
удивительным даром понимания всех и каждого.
Но если эти высокие свойства души привели Наташу к счастью, то Анну они
же приводят к гибели. Это различие и объясняется тем, что образ Наташи
Ростовой воплощает жизнь и любовь в поэтическом — или, говоря словами
Достоевского, идеальном — состоянии мира, когда, вопреки всему,
торжествует любовь как высшее единение; образ же Анны Карениной
воплощает жизнь и любовь в прозаическом состоянии мира, когда
господствует разобщение и гибнет сама любовь, гибнет сама жизнь,
невозможная без любви.
Толстой и в этом романе мечтает об идеале простой, естественной
человеческой жизни в единении с природой, с землей, со всем миром. Мысль
Константина Левина бьется в поисках выхода из раздробленности всей
жизни. Но все его поиски не приводят ни к каким положительным решениям и
выводам, — в отличие от поисков Пьера Безухова, князя Андрея. Левин —
продолжатель поисков Пьера и Андрея Болконского в новой эпохе, глубоко
враждебной Толстому. Левин остро чувствует тоску разобщения во всех
сферах жизни — и особенно в таких, которые по самой своей сущности
должны быть как раз сферами наибольшего радостного единения людей в
сфере труда и сфере любви.
В той главе, где он косит траву вместе с крестьянами и испытывает
счастье здоровья, бодрости, подъем всех жизненных сил, — восторг и
веселье дружного общего труда сменяются у Левина прямо противоположными
чувствами горечи, стыда, душевной пустоты. Он с особенной остротой,
после подъема, ощутил свою разъединенность с этими людьми, чуждость и
противоположность всех их коренных жизненных интересов — своим
интересам. Нет у людей общего дела, которое было бы своим, личным,
кровным для каждого, нет ничего цельного, все разбито, расколото, все
чуждо и враждебно противостоит одно другому. Поэтическая мысль Толстого
как бы перекликается со словами хора духов в «Фаусте»: «Великий, ты
разбил, как шар стеклянный, весь круг вселенной». Великое зло разобщения
разбило круг вселенной.
Может представиться, что Константин Левин беспредельно счастлив в любви,
в семье и что счастливая любовь и счастливая семья Левина в романе
противопоставляются несчастной любви и несчастной семье Анны Карениной.
Но и Левин — этот счастливец Левин! — в апогее своего счастья думает о
самоубийстве, боится веревки, на которой можно повеситься, ружья, из
которого можно застрелиться. Счастливому мужу и отцу его семейное
счастье представляется эгоизмом, а когда к толстовскому герою приходят
такие мысли о своей жизни, то это означает, что ему жизнь не в жизнь и
счастье в несчастье. Эгоизм, по Толстому, — как мы знаем, — только тогда
прав, когда в его основе единение человека с миром. Именно так и были
правы в своем счастье Пьер и Наташа, перед которыми поэтическая
действительность открыла возможность слияния с общим. А когда этого нет,
эгоизм является просто эгоизмом, мертвенным и ужасным.
Константина Левина можно сблизить и с Пьером Безуховым и с Андреем
Болконским по удивительной — толстовской! — духовной энергии,
страстности идейных исканий, силе стремления к связи с целым,
неспособности удовлетвориться половинчатыми решениями, беспощадностью к
себе, ко всякой фальши, — словом, по всему тому, что делает поэтическими
любимых Толстым героев его произведений. Подруга же Левина, Кити, как бы
занявшая в этом романе место Наташи Ростовой, отличается от Наташи
прозаизмом. И это, по всей видимости, произошло против воли самого
художника. Как он ни старается сделать поэтической фигуру Кити, все же
прозаичность так и сквозит в ней. И здесь, надо признаться, «модному
парикмахеру», Льву Шестову, довелось высказать горькое для Толстого, но
верное замечание: Шестов назвал Кити «божьей коровкой», тут же любезно
согласившись и отказаться от эпитета. Кроме таких свойств, как
отвращение к фальши, правдивость — о правдивых глазах Кити Толстой часто
напоминает читателю, — супружеская верность, материнская любовь, — у
Кити нет никаких поэтических черт. А всего этого маловато, если нет
главного: того трепета жизни, который был в Наташе, — жизни мира. От
сцены с варкой варенья (а эта сцена — апогей семенного счастья Кити)
сильно попахивает не только вареньем, но и мещанством. Одна эта сцена
уже предвосхищает Чехова. И во всем этом прозаизме виновата не столько
Кити — милая, любящая Кити, сколько прозаичность окружающей ее
действительности.
В «Анне Карениной» полечилось рассосредоточение поэтизма между двумя
центральными женскими образами: Кити и Анны. Поэзии оказалось гораздо
больше не на стороне счастливой Кити, а на стороне несчастной Анны. Анна
захватила так много поэзии, что ее очень мало осталось для Кити. В
«Войне и мире» нет этой рассосредоточенности. Там вся поэзия — у
счастливой женщины.
Таким образом, семья и любовь Левина не столько противопоставляются
семье и любви Анны Карениной (к тому же это было бы назидательным
филистерством, столь чуждым Толстому), — сколько сопоставляются.
Толстому важно то, что даже и самая счастливая любовь и самая счастливая
семья в конечном итоге не так уже далеки от самой несчастной любви и
самой несчастной семьи, если оторваны от мира, не включены в общее дело
жизнетворчества, если у человека нет того, что Чехов называл общей
идеей. Именно к общей идее, общему делу стремится Левин.
Такова основа внутренней связи в романе двух фабульно-сюжетных линий —
линии Анны и линии Левина. Отвечая на упрек одного из своих
корреспондентов, которому показалось, что «Анна Каренина» представляет
собою, в сущности, два отдельных романа, — Толстой с законной гордостью
художника ответил, что его корреспондент, видимо, невнимательно прочитал
роман и не заметил свода в архитектуре художественного здания и что он
сам, автор, доволен как раз тем, что замок не бросается в глаза.
Для Толстого семья, семейная близость была прообразом жизни всего
человечества, вселенского братства. Поэтому разобщение в семье и
страшило его как угроза самим основам жизни человечества.
«Анна Каренина» — высочайшая трагедия мировой литературы. По своей
значительности и художественной силе она может быть сопоставлена лишь с
«Гамлетом». Трагическая вина героини заключается только в том, что у нее
были естественные человеческие требования к действительности, что она
хотела настоящей, полной жизни и настоящей, полной любви. Любовь Пьера и
Наташи утвердилась на основе согласия с действительностью, потому что
действительность была поэтической, дружественной любви; а затем — в
перспективе эпилога и «Декабристов» — эта любовь находит свое
утверждение в связи с прямой борьбой против прозаической
действительности, вытесняющей поэтический мир. У Анны нет и не может
быть ни согласия с действительностью, ни борьбы против нее.
Невозможно и бегство в любовь от действительности: любовь, знающая
только себя, уходящая целиком в себя, превращается в свою
противоположность, становится из наивысшего единения — глубочайшим
разъединением, как это и произошло у Анны и Вронского.
Герой трагедии не может быть мелким человеком с раздробленными
чувствами. Человек с маленькими, слабыми, половинчатыми чувствами не
способен подвергнуть роковому испытанию самое устройство мира, не
способен предъявить к действительности большие, цельные требования и
ценою собственной жизни обнажить неблагополучие жизни всех людей,
неблагополучие всего мира. Это сделал Гамлет. Это сделала Анна Каренина.
И, — как бы это ни было парадоксально, — трагический акт Анны, ее
самоубийство, свидетельствует не о ее индивидуализме и эгоизме, а о ее
мирской человеческой сущности. Мысли, давящие ее предсмертной тоской,
когда она едет в извозчичьей пролетке к своей смерти, к железному
чудовищу, которому она бросит себя в жертву, — это мысли о разъединении
людей; все ее предсмертные мысли — тоска разобщения. Анна думает не
только о своем несчастье, но и о всеобщем разъединении. Она тоскует по
разбитому, расколотому кругу вселенной, по миру; горечь ее мыслей — это
горечь общая; она чувствует тоску не только за себя, но и за всех; и
гибель ее имеет общечеловеческое значение. Так, — совсем по-иному, чем
образ Наташи, — образ Анны тоже наполнен поистине мировым содержанием.
В том грехе, который свершила Анна, повинны многие: и Бетси, подруга
Анны, изменяющая мужу, и Стива Облонский, брат Анны, изменяющий жене, и
другие. Но на них не обрушивается гнев общества, им все прощается. Они
слишком малы и ничтожны для того, чтобы любить; их измены, их любовные
связи далеки от настоящей любви. Общество карает любовь, мстит ей,
ненавидит ее, потому что видит в ней своего врага: человечность. Анна
виновна в том, что в безлюбовном обществе требует любви; в безжизненном
обществе — требует жизни.
Есть только один человек, способный, как и Анна, к настоящей любви,
ищущий, как и Анна, настоящей жизни, не могущий примириться ни с какими
подделками. Только он мог бы ответить ей на любовь—любовью, а не
подделкой. Это — Константин Левин. У Анны и Левина много общего,
роднящего их. Но они разъединены, как разъединено все, предназначенное к
близости, как разъединено все человечество.
Главное, что сближает Левина с Анной — это именно стремление к
настоящему во всем. Левин отбрасывает все виды фальсификации, все виды
ложного общего, он ищет естественного единения людей на основе их
естественных жизненных интересов. Он — художник в жизни, подобно тому,
как Михайлов — художник в живописи; а Вронский — такой же дилетант в
жизни, как и в живописи.
В «Войне и мире» поэтическая действительность помогала людям быть
художниками своей жизни: по законам красоты построили свою жизнь Пьер и
Наташа. А здесь, в «Анне Карениной», — в прозаической действительности,
— люди, являющиеся по своей природе художниками жизни, призванными к
тому, чтобы строить жизнь, как художественное произведение: Анна и
Левин, — не знают, что делать в жизни; здесь все портят дилетанты,
фальсификаторы, имитаторы жизни. Вронский губит живое и прекрасное;
позорным, неверным, фальшивым движением он переломил хребет прекрасного
живого существа — этой милой, доверившейся ему, понимавшей все его
желания, чудесной Фру-Фру.
Вронский не виновен в гибели Анны; было бы слишком жестоко возлагать на
него такую ответственность,— да и мелкою была бы такая тема для
Толстого, поднимающего своей титанической творческой волей самое
действительность и вершащего над нею, а не над отдельными людьми свой
высший суд художника. Вронский виновен «только» в том, что на нем
отпечаталась узость, прозаическая ординарность, непроницаемость для
большой жизни; он виновен «только» в том, что в нем нет того трепета
жизни, которым можно было бы ответить на любовь Анны. Вронский
безупречен, порядочен, — но безупречен, порядочен и Алексей
Александрович Каренин. Оба Алексея представляют прозу действительности.
И Анна не может вырваться из тюрьмы жизни.
Так все больше выясняется глубокое и многостороннее значение тех слов,
которые Толстой поставил в эпиграфе к роману. Эти слова, прежде всего,
означают ограждение героини от поверхностного, обычного суда люден:
судить здесь должен высший суд, где нет ни прокуроров, ни адвокатов, а
есть голос совести человечества. Гнев этих слов обращен ко всему
устройству действительности, казнящей любовь. И речь идет не столько об
отмщении Анне за ее грех, сколько об отмщении за Анну — не отдельным
людям, а всему дьявольскому устройству мира.
Если Анна виновна, то только вместе со всем человечеством в том, что
жизнь не построена по законам человечности. И если ее кара более
жестока, чем кара многих и многих, то это только потому, что она больше
представляет человечество, чем многие и многие. Действительность,
отчуждающая от людей самую любовь, должна быть сметена высшим гневом.
Вместо этого сметена с лица земли женщина, которая хотела любить. По —
«Мне отмщение, и Аз воздам»...
Гневным бунтарем предстает перед человечеством Лев Толстой. Смирение
противоречит всей его художественной природе. И все же он совершал
насилие над своею природой, призывая к всепрощению, смирению,
бездействию!..
Нашим кратким анализом «Анны Карениной», нуждающимся, разумеется, в
детальном обосновании и развитии, мы стремились лишь подчеркнуть
единство художественной мысли Толстого в обоих его романах. Кончилась
для Толстого легендарная, поэтическая действительность, образами которой
он жил, творя ее в «Войне и мире», исторически правдиво воссоздавая один
из героических моментов великой жизни великого народа. И, как
правдивейший художник мира, он окунулся в современною ему прозаическую
действительность, не видя выхода из нее. Флобер говорил, что он сам был
Эммой Бовари. Так и Толстой, конечно, был Анной Карениной, вместе с нею
чувствуя железный холод смерти, убивающую тоску разъединения, пустоту
безлюбовной жизни человечества. Но своим бунтом против разобщения он с
такою же силой звал людей к единению, как и в «Войне и мире».
Человечество гордо в Толстом — самим собою. Само по себе наличие у
человечества Толстого, сама возможность такого явления, как Толстой,
является одним из наиболее могучих, неотразимых аргументов в пользу
того, что дружественное, неразрывное единение людей, торжество мира во
всех значениях этого великого русского слова, — возможно, необходимо,
что оно настанет. Толстой всем своим творчеством говорит всему
человечеству и каждому человеку: — Правда, верь этому!
|
