Реферат: Ценностно-тематическое пространство культуры Киевской Руси в ХІІ – первой трети ХІІІ вв. и “Слово о полку Игореве”

Реферат: Ценностно-тематическое пространство культуры Киевской Руси в ХІІ – первой трети ХІІІ вв. и “Слово о полку Игореве”

Ценностно-тематическое пространство культуры Киевской Руси в ХІІ – первой трети ХІІІ вв. и “Слово о полку Игореве”

Анализ дошедших до нас письменных источников позволяет заключить, что к началу ХІІ в. христианство приобрело характер доминирующей системы мировосприятия в Киевской Руси, которое выражалось в очевидном, не требующем доказательств для древнерусского человека представлении о божественной реальности (Троице, богоматери, ангелах, святых и др.) как конечной и непосредственной причины всех происходящих событий. Ссылка на христиански истолкованную божественную реальность стала само собой разумеющимся, всеобщим способом объяснения всех природных и социальных процессов. Эта иерархическая структура миросозерцания была настолько универсальной, что, судя по литературным памятникам этой эпохи, не имела исключения. В ХІV – ХVІ вв. эта ментальная структура становилась все более устойчивой и консервативной. В этом смысле жители Киевской Руси, а в последствии и московиты, были больше христианами, чем западноевропейцы. Эта обычная для средневековья схема мышления в западноевропейской культуре в ХІV – ХVІ вв. не носила столь жестко детерминированного и универсального характера божественного вмешательства. Социально-политические, межличностные отношения, человек, сфера военных действий и др. все более приобретали автономию. Божественный промысел чаще всего выступал в качестве опосредованной, конечной причины, предоставляя относительную свободу действий политику, предпринимателю, полководцу, конкретному человеку, разум, воля, личные добродетели, которых выступают непосредственными причинами происходивших событий. Поэтому описания западноевропейских мыслителей носят более сложный, многоплановый характер, не сводятся к вышеобозначенной упрощенной схеме мышления, однако, при этом в целом и не противоречат ей.

Между тем, ментальное пространство культуры Киевской Руси в XII – первой трети XIII вв. не было столь монолитным и однородным. Оно было разорванным. По мере становления русской культуры во второй половине XIII–XVI вв. этот разлом становился более острым и болезненным. Разрыв тематического пространства культуры произошел вследствие существования двух ценностно-тематических центров, которые были источником двух диаметрально противоположных ценностно-мыслительных ориентацией: одного легитимного, христианской ФТС, и другого нелигитимного, официально осуждаемого, языческого. Языческие темы-ценности “натуры”, “силы” и “добычи”, несмотря на внешнее и всеобщее порицание в греховности, составляли как бы внутреннюю, неотъемлемую природу древнерусского человека, которые  как бессознательные стимулы  в большой степени определяли мотивацию и характер социальных отношений. Православная церковь, имея поддержку князей, бояр и др. не смогла преодолеть этого внутреннего вездесущего врага. В западноевропейской культуре именно в этот период (XII – XIII вв.) этот враг был в большей степени сломлен, повержен, вытеснен в глубины бессознательного рыцарским движением. Куртуазность (любовь к даме, честь, верность и т.д.) не только поставила вне закона грубый натурализм и физическую силу как проявления варварства в социальных отношениях, но и преобразовала внутреннего человека, выступая постоянным мотивом его самоусовершенствования, упражнения в добродетели. При этом рыцарство опиралось на христианские ценности, что позволило в значительной степени преодолеть христианско-языческий разрыв ментального пространства культуры. В Киевской Руси этого движения не было. Вследствие отсутствия представлений о внутреннем человеке, отсутствовала и установка на его самоусовершенствование. Доблесть и честь рассматривались как проявления силы. Поэтому в Киевской Руси преобладали не внутренние регуляторы поведения (нравственные добродетели), а внешние. Особое значение приобрело крестное целование как средство стабилизации отношений между князьями, в целом межличностных отношений, в котором просматриваются магические корни. Однако  в эпоху нарастания феодальной раздробленности, распада Киевской Руси крестное целование становилось все менее эффективным средством сохранения мира и порядка. В Киевской летописи под 1146 г. сообщается: "Ізяслав же Давидович приїхав скоро, бо він цілував був хреста в /церкві/ святого Спаса з братом Володимиром Ігореві і батькові його Святославу, а єпископ Онофрій пресвітерам своїм сказав: “Якщо хто од цього хресного цілування одступить, хай проклят він буде господніми дванадцятьма праздниками". Та по небагатьох же днях одступили обидва Давидовичі од хрестного цілування”.

Неоднородность ценностно-тематического пространства культуры Киевской Руси также выражается в существовании достаточно большого спектра переходных форм между языческим и христианским ценностными полюсами, от чисто языческих на окраинах и в наиболее глухих районах Киевского государства, куда культурное влияние практически не доходило, до чистого древнерусского христианства в монастырях, прежде всего, в Киево-Печерском. Однако это обстоятельство не отрицает фундаментальности и универсальности выше обозначенной дуалистической ценностно-тематической структуры в общей системе ментального пространства древнерусской культуры, в которой христиански осмысленная божественная реальность выступала в качестве определяющей. В письменных источниках XII – первой трети XIII вв., например, в летописях, эта ментальная структура четко просматривается.

Примечательны в этом смысле летописные описания похода князя Игоря Святославича на половцев в 1185г. (более полное – в Ипатьевском, более краткое – в Лаврентьевском списках). На всех этапах повествования этой печальной истории летописцы за событийной стороной стремятся проследить главное – перст божий, трансцендентную предопределенность происшедших событий. В начале похода, когда, увидев солнечное затмение, бояре и дружинники опустили головы, и высказали опасение о недобром затмении, князь Игорь сказал: “Тайны божественной никто не ведает, а знамение творит бог, как и весь мир свой. А что нам дарует бог – на благо или на горе нам  – это мы увидим". Когда разведчики сообщили о военной готовности половцев и предостерегали о неблагоприятности выбора времени похода, Игорь обратился к братии своей: “Если нам придется без битвы вернуться, то позор нам будет хуже смерти; так будет же так, как нам бог даст". При первой встрече с половцами в пятницу было принято решение вступить с ними в сражение. Летописиц Ипатьевского списка при этом замечает: "И двинулись на половцев, возложив на бога надежды свои”. Когда собрались все полки после победы над половцами, "обратился Игорь к братии своей и к мужам своим: "Вот бог силой обрек врагов наших на поражение, а нам даровал честь и славу”. Летописец Лаврентьевском списка относительно этой победы замечает: "Даровал господь победу великую нашим князьям и воинам их над врагами нашими". После катастрофического поражения в битве с половцами в воскресенье летописец Ипатьевского списка пишет: “И так в день святого воскресения низвел на нас господь гнев свой, вместо радости обрек нас на плач и вместо веселья – на горе на реке Каялы. Воскликнул тогда, говорят, Игорь: “Вспомнил я о грехах своих перед господом богом моим (а не людьми! – В.М.), что немало убийств и кровопролития совершил на земле христианской: как не пощадил я христиан, а предал разграблению город Глебов у Переяславля. Тогда немало бед испытали безвинные христиане: разлучаемы были отцы с детьми своими, брат с братом, друг с другом своим, жены с мужьями своими, дочери с матерями своими, подруга с подругой своей. И все были в смятении: тогда были полон и скорбь, живые мертвым завидовали, а мертвые радовались, что они, как святые мученики, в огне очистились от скверны этой жизни. Старцев пинали, юные страдали от жестоких и немилостивых побоев, мужей убивали и рассекали, женщин оскверняли. И все это сделал я, – воскликнул Игорь, – и не достоин я остаться жить! И вот теперь вижу отмщение от господа бога моего: где ныне возлюбленный мой брат? Где ныне брата моего сын? Где чадо, мною рожденное? Где бояре, советники мои? Где мужи-воители? Где строй полков? Где кони и оружие драгоценное? Не всего ли этого лишен я теперь! И связанного предал меня бог в руки беззаконникам. Это все воздал мне господь за беззакония мои и за жестокость мою, и обрушились содеянные мною грехи на мою же голову. Неподкупен господь, и всегда справедлив суд его. И я не должен разделить участи живых. Но ныне вижу, что другие принимают венец мученичества, так почему же я – один виноватый – не претерпел страданий за все это? Но, владыка господи, боже мой, не отвергни меня навсегда, но какова будет воля твоя, господа, такова и милость нам, рабам твоим".

В древнерусской литературе мы нередко наблюдаем, что в кризисной ситуации происходит раскаяние героя, проявления разорванности внутреннего мира, осуждение греховности языческой стороны в себе. Однако это раскаяние обычно не приводит к внутреннему, нравственному очищению. Факт раскаивания рассматривается как достаточное основание для прощения предыдущих грехов, подтверждением чему является последующая милость Бога по отношению к раскаявшемуся. Безличностный характер ментального пространства культуры Киевской Руси оставляет происшедшее без последствий для духовного и нравственного оздоровления и совершенствования личности. Субъект очищения возвращается в омут натурализма, силы и добычи. И все повторяется по кругу. Лишь в конце жизни, перед лицом смерти на смертном одре происходит последняя процедура раскаяния и якобы окончательное очищение, победа христианского начала в человеке. Князь просит посвящения в монахи и просьба его удовлетворяется. Узнав о случившемся в Половецкой земле, князь Святослав сказал, утирая слезы: “Даровал мне бог победу над погаными, а вы, не удержав пыла молодости, отворили ворота на Русскую землю. Воля Господня да будет во всем!”. Завершая описание грабежей и насилий, совершенных половцами после победы над Игорем, летописец Ипатьевского списка делает стандартное в подобных случаях заключение – мораль: "Вот так бог казнит нас за грехи наши, привел на нас поганых не для того, чтобы порадовать их, а нас наказывая и призывая к покаянию, чтобы мы отрешились от своих дурных деяний. И наказывает нас набегами поганых, чтобы мы, смирившись, опомнились и сошли с пагубного своего пути. "Игорь же Святославич в то время находился у половцев, и говорил он постоянно: “Я по делам своим заслужил поражение и по воле твоей, владыка господь мой, а не доблесть поганых сломила силу рабов твоих. Не стою я жалости, ибо за злодеяния свои обрек себя на несчастья, которые я испытал”.

Чтобы склонить боявшегося бесчестья Игоря к побегу, сын тысяцкого и конюший его убеждали князя: "Беги, князь, в землю Русскую, если будет на то Божья воля – спасешься”. Перед самым побегом, согласно Ипатьевской летописи, встал “Игорь в страхе и смятении, поклонился образу Божьему и кресту частному, говоря: “Господи, в сердцах читающий! О, если бы ты спас меня, владыка, недостойного!”. Летописец Ипатьевского списка заключает: "Принес ему господь избавление это в пятницу вечером”.

Этот подбор цитат преследовал цель показать базовый и всеобщий характер христианского мировосприятия в XII в. как обычной, устоявшейся системы в древнерусской литературе, ставшей традицией. При этом следует заметить, что с точки зрения исторической достоверности повествование в Ипатьевской летописи вызывает особое доверие. Автор, видимо, собирал материалы от непосредственных очевидцев описываемых событий. Поэтому приведенные летописцем речи действующих лиц, вероятно, не только плод его фантазии. Хотя, как уже отмечалось, в историко-культурологической реконструкции, не столь важна историческая правда текстов, сколько выраженная в них ценностно-тематическая ментальность.

Обращаясь к “Слову о полку Игореве”, мы попадаем в другой мир, в котором отсутствует христианская мистика и доминирует мистика языческая, натуралистическая мистика природы. Если христианская душа дружинника или монаха были в большой степени равнодушны к природе, пытаясь за ней усмотреть божественное деяние, то "Слово полку Игореве" – это произведение поэтического натурализма. В “Слове” исходной и конечной реальностью выступает природа. За природой высшая трансцендентная реальность не просматривается. "Игорь взглянул на светлое солнце и увидел, что от него тенью все его войско покрыто” – так пишет автор “Слова” о солнечном затмении. "…Вступил Игорь – князь в золотое стремя и поехал по чистому полю. Солнце ему тьмой путь преграждало, ночь стенаниями грозными птиц пробудила, свист звериный поднялся, встрепенулся Див, кличет на вершине дерева  и велит прислушаться чужой земле: Волге, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тмутороканский идол". Не христианский Бог промыслил печальную судьбу похода князя Игоря Святославича, потому что отсутствует осуждение в греховности как нравственной, главной причине в поражении. Сама природа, натуралистический ход событий, предопределил трагическую развязку: “Игорь к Дону войско ведет. Уже гибели его ожидают птицы по дубравам, волки грозу навывают по яругам, орлы клекотом зверей на кости зовут, лисицы брешут на червленые щиты". Князья, бояре, дружинники погружены в этот натуралистический мир, являются его действующими субъектами.

Примечательно, узнав о поражении князя Игоря и нашествии половцев на Русскую землю, князь Святослав, согласно "Слову", также не обращается к богу, а ищет причину в деяниях Игоря и Всеволода: "О племянники мои, Игорь и Всеволод! Рано вы начали Половецкую землю мечами терзать, а себе искать славу. Но не по чести одолели, не по чести кровь поганых пролили". В отличие от христианской интерпретации, ищущей в божественном, трансцендентном мире объяснение всего происходящего, в натуралистическом мире "Слова" субъекты событий несут полную ответственность за свои деяния, без ссылки на бога.

В “Слове” читаем: "Всеслав – князь людям суд правил, князьям города рядил, а сам ночью волком рыскал: из Киева до рассвета дорыскивал до Тмуторокани, великому Хорсу волком путь перебегал".

Полоцкий князь Всеслав Вячеславович, о котором в Ипатьевской летописи под 1044 г. сообщается: "Когда мать родила его, на голове его оказалась сорочка, и сказали волхвы матери его: “Эту сорочку навяжи на него, пусть носит ее до смерти”. И носит ее на себе Всеслав и до сего дня; оттого и не милостив на кровопролитие". В 1067 г. князья Изяслав, Святослав и Всеволод, поцеловав крест чесной Всеславу, сказали ему: “Прейди к нам, не сотворим тебе зла”. Когда он приехал к ним в ладье через Днепр, они, преступив крестоцелованье, схватили его и посадили в темницу с двумя его сыновьями в Киеве. В сентябре 1068 г. восставшие против Изяслава киевляне освободили Всеслава и посадили в Киеве. Летописец пишет: "...Всеслава же явно избавил крест чесной! Ибо в день Воздвижения Всеслав, вздохнув, сказал:" О крест честной! Так как верил я в тебя, ты и избавил меня от темницы”. Бог же показал силу креста в поученье земле Русской". Таким образом, в “Слове” последовательно убирается христианская сторона событий, характеров и, напротив, существенно преувеличивается, умело поэтизируется сторона языческая.

Ярославна в своем плаче призывает не Бога, богородицу, святых-заступников о спасении своего мужа  как главных божественных сил-ценностей. Она обращается к ветру, ветриле, Днепру Славутичу, светлому и пресветлому солнцу. Следует заметить, что Дунай выступает не просто собирательным образом реки. "На Дунае Ярославнин голос слышится, чайкою неведомой она рано кличет". В украинском песенном фольклоре Дунай представляет собой часто употребляемый, чрезвычайно сложный мифологический, еще нераскрытый образ. Иногда он означает границу с иным миром, нередко загробным, или сам этот мир. Во время побега из половецкого плена князь Игорь сказал реке Донцу (опять же не Богу): “О Донец! Разве не мало тебе величия, что лелеял ты князя на волнах, расстилал ему зеленую траву на своих серебряных берегах, укрывал его теплыми туманами под сенью зеленого дерева...".

В “Слове о полку Игореве” христианские образы практически отсутствуют, лишь трижды служат в качестве фона: "...Святополк бережно повез отца своего между венгерскими иноходцами к святой Софии, к Киеву”. В другой раз, когда автор “Слова” повествует о князе Всеславе-оборотне, пишет: “Ему в Полоцке позвонили к заутрене рано у Святой Софии в колокола, а он в Киеве звон тот слышал”. И в третий, когда князь Игорь уже в Русской земле "едет по Боричеву к святой Богородице Пирогощей”. Лишь в заключении “Слова”, в здравице, проявляется христианский мотив: "3дравы будьте, князья и дружина, выступая за христиан против полков поганых! Князьям слава и дружине! Аминь". Примечательно, призыв “за христиан” является очень редким в древнерусской литературе. Обычно, в трудную годину, например  перед битвой, говорили "за веру христианскую и церкви". В древнерусских былинах призыв “за христиан” никогда не употребляется. Богатыри сражались "За веру христианскую, церкви и князя Владимира". Лишь в былине “Илья Муромец и Батый Батыевич” князь Владимир обращается к богатырю:

“Постарайся за веру христианскую

Не для меня, князя Володимира,

Не для-ради княгини Апраксии,

Не для церквей и монастырей,

А для бедных вдов и малых детей!”

В литературно-историческом анализе “Слово” часто сопоставляют с литературным памятником конца XIV в. "Задонщиной". Действительно, бросается в глаза образное и другое подобие между ними. Вместе с тем, в отличие от “Слова” “Задонщина” не выпадает из общего ряда русской литературы конца XIV – начала ХV вв. В "Задонщине", как и в других памятниках русской литературы, победа и поражение в битве определяется божественным промыслом. Автор "Задонщины" старается раскрыть связь событийного ряда подготовки к самой Куликовской битве с предопределением и божественным волеизъявлением. Духовное напряжение сосредоточено в обнаружении промысла Бога. Природные знамения получают существенно иное описание и истолкование: “Тогда князь великий Дмитрий Иванович вступил в золотое свое стремя, сел на своего борзого коня, и взял свой меч в правую руку, и помолился богу и пречистой его матери. Солнце ему ясно на востоке сияет и путь указует, а Борис и Глеб молитву возносят за сродников своих". Молитва князя Дмитрия Ивановича выражает искренний христианский порыв: "Господи, боже мой, на тебя уповаю, да не будет на мне позора никогда, да не посмеются надо мною враги мои!” И помолился он богу, и пречистой его матери, и всем святым, и прослезился горько, и утер слезы" . В молитвах, призывах, в обращениях перечисляются традиционно высшие ценности. "Положили вы головы свои, – говорит князь Дмитрий Иванович, – за святые церкви, за землю за Русскую и за веру христианскую". Вместе с тем, следует заметить, что тема "божественного промысла" в “Задонщине” выражена в значительно меньшей степени, чем в “Летописной повести о Куликовской битве", "Сказании о Мамаевом побоище", “Слове о житии великого князя Дмитрия Игоревича” и др., что также свидетельствует о влиянии "Слова о полку Игореве".

Таким образом, возникает проблема культурологической оценки "Слова", которое выступает как произведение другой эпохи. Она может быть двоякой. С одной стороны, можно исходить из гениальности автора  и его творения, который, будучи, безусловно, христиански образованным человеком (монахом или дружинником),  смог в поэтическом творчестве преодолеть традиционность средневекового мировосприятия и столь талантливо реконструировать ушедшее в прошлое языческое. Поэтому “Слово”, выпадая из общего ряда произведений литературы Киевской Руси, не нашло должного отклика у современников, не было широко включено в систему культуры, не получило распространения в читающей среде. Списков  "Слова" было немного.

Как известно, существует диаметрально противоположная оценка "Слова" относительно немногочисленной группы исследователей, которые рассматривают его как подделку, и проведенный выше ценностно-тематический анализ добавляет к филологическим и конкретно-историческим доказательствам обнаружения списка и его пропаже культурологический аргумент  – "Слово" как литературный памятник другой эпохи. Однако, на наш взгляд, и здесь возникает проблема гениальности, гениальности подделки. Отсылка к гениальности методологически означает прорыв, возможность чего-то, что непосредственно культурно-исторически недетерминировано и как выражение обычных условий и обстоятельств невозможно. При том уровне развития исторической, филологической и мифологической наук  в конце XVIII в.  столь тонко "сделать" "Слово" представляется не меньшим достижением, чем написать его в конце ХІІ в. Для автора настоящего исследования этот вопрос остается открытым, вместе с тем  следует констатировать, что даже если исходить из подлинности "Слова", в деле культурологической реконструкции ценностно-тематического пространства культуры Киевской Руси в конце XII – начале XIII вв.  использование его, с одной стороны, пока остается мало эффективным, а с другой стороны,  должно быть очень осторожным.

Прогрессирующий процесс феодальной раздробленности приводил к дальнейшему размножению рассмотренной выше ценностно-тематической структуры во все более меньших размерах удельных княжеств северо-восточной Руси. Таким образом, ментальное пространство каждого княжества и культуры Киевской Руси в целом генерируется двумя существенно различными ценностными источниками как двумя полюсами магнита, языческой и христианской ФТС, что и обусловило разорванность ценностно-тематического пространства культуры.

При подготовке этой работы были использованы материалы с сайта http://www.studentu.ru